вещи так и не были разобраны.
они стояли неоформленной кучей из туристических рюкзаков, пакетов и сумок в коридоре, словно специально, чтобы постоянно спотыкаться о них, расшатывая и без того ненадежную конструкцию. больше недели уже прошло. черное сукно постепенно украшалось слоем светло-серой пыли, кто-то (выбор был крайне мал) попытался нарисовать на самой большой поверхности пальцем хуй, но вышло скорее нечто похожее на стрелочку в сторону туалета. штапич не стал смахивать - татарка дорисует потом, она творческая, со второй попытки точно получится. выходило вполне иронично. хуевая инсталляция хуевых отношений - иначе и не назовешь. он пнул ее мимоходом, так же случайно как и предыдущие раз двадцать. разбирать ничего так и не стал, только добавил новые предметы, в виде своего свернутого в рулон спальника, пары ботинок и еще одного рюкзака. так оно почти в полный рост, так оно даже почти как точный размер того болота, в котором штапич и застрял по самое горло.

[indent][indent] - та-а-ат, - протянул он, проходя по длинному коридору. - тат. дома?

дома. после того, как отрядную хиппи выписали из больнички, дома она была регулярно. самочувствие: дерьмовое, настроение - еще более дерьмовое. телефон отключен, окна зашторены. рай унылой алкашки в завязке. на тумбочке бутылка "боржоми", одеяло на голове, разноцветные косички в хаосе разложены по подушке и депрессивно воют на посторонний шум. татарке такой быть не идет ну совсем ни разу: музыка не гремит на всю хату, на полу не разбросаны разноцветные тряпки, с кухни не распространяется удушливый запах травки, нет даже какого-нибудь недообоссанного тела на ковре в зале, что воняло бы похлеще бомжа и точно числилось в списке пропавших. пропащей была только татарка, никак не реагировавшая ни на психа с ключами от чужой квартиры, ни на то, что кровать уныло прогнулась под весом еще одного тела.

[indent][indent] - пщщщ-пщщщщ. заря вызывает татарку. прием. - штапич потормошил хрупкую тушку за ногу, устраиваясь поудобнее, так, чтобы лопатками упереться в стену и наконец-то длинно выдохнуть. невидимая рация точно барахлила, потому что с другого конца кровати раздались только тихие хрипы недовольства. вот так и не поговорить даже. а варианты были. например поделиться новостями о найденной семье, на которую всем уже было посрать; о мальчике, валявшемся на камне почти голышом, словно не только заплутал в лесу, но еще и в нем встретил насильника; о том, что митя шел на поправку удивительно быстро (штапич видел новости в твиттере). о кукле. о кукле тоже рассказать хотелось. не для того, чтобы выслушать поздравления (ну их нахуй), и не потому что больше тем у них не было, а потому, что до сих пор не верилось. вот если вслух сказать - может так станет реальнее. если позвонить прямо сейчас и услышать голос на другом конце - может быть тоже. штапич из списка не сделал ничего, да и рассказывать татарке о своих любовных успехах уж точно не стоило, не сейчас, пока она развалиной пряталась под одеялами и пыталась склеить себя обратно. за плотными шторами все еще продолжался бесконечный сумеречный вечер, постепенно накатывала усталость и нервное истощение. они так и просидели втроем черт его знает сколько времени: влюбленный псих, опустошение и татарка.

не осуждайте тех, кто собирает бездомных кошек
бинтует отказников, не дожидаясь врача.
мы хотим, мы пытаемся быть однозначно хорошими.

но не у всех получа-
ется.

так, как штапич собирался под вечер следующего дня, он, честно говоря, еще никогда не собирался. ну, разве что на свадьбу, да и то там больше была заслуга сердобольной матушки, которой не хотелось чтобы ее сын пред всеми родственниками (особенно алискиными) выглядел как говно. матушка вовремя отгладила брючки и рубашечку, проследила чтобы дорогой сыночек наконец расчесался, на дорожку побрызгала вместо святой водички каким-то одеколоном, который михаил видел тогда в первый и последний раз в жизни. но на этот раз стараться пришлось самому. с другой стороны и утюжить он ничего не собирался. зато одежду откопал чистую, не пришлось пользоваться даже унисекс-шкафом от хозяйки временно оккупированной квартиры. за окнами была весна, теплый ветерок обдувал давно неубранные комнаты, у штапича среди разворошенных сумок, теперь занимавших весь коридор квартиры (прощай, инсталляция) нашлись ни разу не надеванные на поиски штаны.

кукла. кукла наконец прилетела. наше радио шумело, транслируя на хату би-2, в кармане было пять косарей (похуй что последних), когда штапич шел от метро, то успел заскочить за букетом цветов. хрупкий бы точно оценил такой душевный порыв из белых роз. и алиска бы оценила, конечно. ей тоже белые цветы нравились.

адрес он знал. предупреждать о том, что собирается в гости, не собирался. наверное всему виной вот такое вот охуенное чувство страха, когда нет ничего ужасного в том, чтобы ночью гулять под кабанье хрюканье, осознавая что где-то могут и волки бродить, а сообщить о том, что девушке стоит ожидать гостей - уже перебор. да ладно. он же имел право, верно? уж поцелуй-то давал возможность завалиться хотя бы в подъезд. штапич, чего уж там, не был против даже застать куколкиных родителей дома, представиться по форме, чтобы заслужить себе плюсик в рейтинге, и когда нажимал на дверной звонок, был вполне готов тянуть лыбу.

к чему он не был готов, так это к тому, что уютный свет квартиры высветит не тонкий женский силуэт, а вполне себе мужской и определенно знакомый. жор саныч.
[indent][indent][indent][indent][indent]за
[indent][indent][indent][indent][indent][indent]е
[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent]би
[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent]сь

[indent][indent] - здорово, - как-то максимально, насколько смог, нейтрально, протянул псих. - кукла где?

еще можно было спросить: "а кукла выйдет?" или "а потрахаться-то успели? чего одетые такие?" букет уныло свисал бутонами к лестничной клетке, штапич под стать им уныло облокотился спиной о стену подъезда. ну, собственно, хотел тут постоять - вот и стой, да? голос куколки прекрасно было слышно даже отсюда.

[indent][indent] - ну, что стоишь? позови ее хоть.

к чести их ахуевшего ахуенного председателя, кроме ответных приветствий говорить он не стал ничего. да и сказать им было в общем-то нечего.

вещи так и не были разобраны.
они стояли неоформленной кучей из туристических рюкзаков, пакетов и сумок в коридоре, словно специально, чтобы постоянно спотыкаться о них, расшатывая и без того ненадежную конструкцию. больше недели уже прошло. черное сукно постепенно украшалось слоем светло-серой пыли, кто-то (выбор был крайне мал) попытался нарисовать на самой большой поверхности пальцем хуй, но вышло скорее нечто похожее на стрелочку в сторону туалета. штапич не стал смахивать - татарка дорисует потом, она творческая, со второй попытки точно получится. выходило вполне иронично. хуевая инсталляция хуевых отношений - иначе и не назовешь. он пнул ее мимоходом, так же случайно как и предыдущие раз двадцать. разбирать ничего так и не стал, только добавил новые предметы, в виде своего свернутого в рулон спальника, пары ботинок и еще одного рюкзака. так оно почти в полный рост, так оно даже почти как точный размер того болота, в котором штапич и застрял по самое горло.

[indent][indent] - та-а-ат, - протянул он, проходя по длинному коридору. - тат. дома?

дома. после того, как отрядную хиппи выписали из больнички, дома она была регулярно. самочувствие: дерьмовое, настроение - еще более дерьмовое. телефон отключен, окна зашторены. рай унылой алкашки в завязке. на тумбочке бутылка "боржоми", одеяло на голове, разноцветные косички в хаосе разложены по подушке и депрессивно воют на посторонний шум. татарке такой быть не идет ну совсем ни разу: музыка не гремит на всю хату, на полу не разбросаны разноцветные тряпки, с кухни не распространяется удушливый запах травки, нет даже какого-нибудь недообоссанного тела на ковре в зале, что воняло бы похлеще бомжа и точно числилось в списке пропавших. пропащей была только татарка, никак не реагировавшая ни на психа с ключами от чужой квартиры, ни на то, что кровать уныло прогнулась под весом еще одного тела.

[indent][indent] - пщщщ-пщщщщ. заря вызывает татарку. прием. - штапич потормошил хрупкую тушку за ногу, устраиваясь поудобнее, так, чтобы лопатками упереться в стену и наконец-то длинно выдохнуть. невидимая рация точно барахлила, потому что с другого конца кровати раздались только тихие хрипы недовольства. вот так и не поговорить даже. а варианты были. например поделиться новостями о найденной семье, на которую всем уже было посрать; о мальчике, валявшемся на камне почти голышом, словно не только заплутал в лесу, но еще и в нем встретил насильника; о том, что митя шел на поправку удивительно быстро (штапич видел новости в твиттере). о кукле. о кукле тоже рассказать хотелось. не для того, чтобы выслушать поздравления (ну их нахуй), и не потому что больше тем у них не было, а потому, что до сих пор не верилось. вот если вслух сказать - может так станет реальнее. если позвонить прямо сейчас и услышать голос на другом конце - может быть тоже. штапич из списка не сделал ничего, да и рассказывать татарке о своих любовных успехах уж точно не стоило, не сейчас, пока она развалиной пряталась под одеялами и пыталась склеить себя обратно. за плотными шторами все еще продолжался бесконечный сумеречный вечер, постепенно накатывала усталость и нервное истощение. они так и просидели втроем черт его знает сколько времени: влюбленный псих, опустошение и татарка.

не осуждайте тех, кто собирает бездомных кошек
бинтует отказников, не дожидаясь врача.
мы хотим, мы пытаемся быть однозначно хорошими.

но не у всех получа-
ется.

так, как штапич собирался под вечер следующего дня, он, честно говоря, еще никогда не собирался. ну, разве что на свадьбу, да и то там больше была заслуга сердобольной матушки, которой не хотелось чтобы ее сын пред всеми родственниками (особенно алискиными) выглядел как говно. матушка вовремя отгладила брючки и рубашечку, проследила чтобы дорогой сыночек наконец расчесался, на дорожку побрызгала вместо святой водички каким-то одеколоном, который михаил видел тогда в первый и последний раз в жизни. но на этот раз стараться пришлось самому. с другой стороны и утюжить он ничего не собирался. зато одежду откопал чистую, не пришлось пользоваться даже унисекс-шкафом от хозяйки временно оккупированной квартиры. за окнами была весна, теплый ветерок обдувал давно неубранные комнаты, у штапича среди разворошенных сумок, теперь занимавших весь коридор квартиры (прощай, инсталляция) нашлись ни разу не надеванные на поиски штаны.

кукла. кукла наконец прилетела. наше радио шумело, транслируя на хату би-2, в кармане было пять косарей (похуй что последних), когда штапич шел от метро, то успел заскочить за букетом цветов. хрупкий бы точно оценил такой душевный порыв из белых роз. и алиска бы оценила, конечно. ей тоже белые цветы нравились.

адрес он знал. предупреждать о том, что собирается в гости, не собирался. наверное всему виной вот такое вот охуенное чувство страха, когда нет ничего ужасного в том, чтобы ночью гулять под кабанье хрюканье, осознавая что где-то могут и волки бродить, а сообщить о том, что девушке стоит ожидать гостей - уже перебор. да ладно. он же имел право, верно? уж поцелуй-то давал возможность завалиться хотя бы в подъезд. штапич, чего уж там, не был против даже застать куколкиных родителей дома, представиться по форме, чтобы заслужить себе плюсик в рейтинге, и когда нажимал на дверной звонок, был вполне готов тянуть лыбу.

к чему он не был готов, так это к тому, что уютный свет квартиры высветит не тонкий женский силуэт, а вполне себе мужской и определенно знакомый. жор саныч.
[indent][indent][indent][indent][indent]за
[indent][indent][indent][indent][indent][indent]е
[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent]би
[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent]сь

[indent][indent] - здорово, - как-то максимально, насколько смог, нейтрально, протянул псих. - кукла где?

еще можно было спросить: "а кукла выйдет?" или "а потрахаться-то успели? чего одетые такие?" букет уныло свисал бутонами к лестничной клетке, штапич под стать им уныло облокотился спиной о стену подъезда. ну, собственно, хотел тут постоять - вот и стой, да? голос куколки прекрасно было слышно даже отсюда.

[indent][indent] - ну, что стоишь? позови ее хоть.

к чести их ахуевшего ахуенного председателя, кроме ответных приветствий говорить он не стал ничего. да и сказать им было в общем-то нечего.

Этот день обещал стать одним из значимых событий. Не так уж часто из рук руководителя целой страны удостаиваешься награды. Блистательный Иван Фролов прибыл сюда, дабы получить новое свидетельство своих заслуг. И событие это породило такую волну слухов и мнений, что можно было с точностью сказать: равнодушных, как и неосведомленных в стране не осталось. То тут, то там тихо обсуждались подвиги Фролова, строились предположения о том, как будет развиваться дальше курс Советского Союза на международной арене. Люди съехались со всей страны, понимая, что это шанс увидеться с ним перед долгим перерывом. Ну и, конечно, кто же упустит случай представиться лично Сталину, завести разговор, чтоб потом иметь возможность обратиться, в случае возникновения необходимости? Присутствующие предпочли одеться торжественно, ведь ситуация не просто того требовала, но и располагала блеснуть вкусом на великом сборище партийной элиты, других функционеров рангом пониже и, пес знает, кого еще. Зал был ярко освещен, но где-то рядом постоянно крутились офицеры НКВД, следя за порядком и безопасностью гостей. Не напрасно ведь резная дверь скрывает коридор, ведущий к отдельным комнатам. Сейчас даже она обрамлена золотистыми панелями, символизируя то ли лагерные врата в жизнь арестантов, то ли путь в сам Рай. Но в отличие от рая, жизнь – штука действительно непостоянная. Даже если ты уверен, что все заранее распланировал, учел возможные неудачи, по пунктам расписал свою жизнь до самой старости, то наверняка произойдет что-нибудь такое, что сомнет твой план, как пачку из-под папирос «Герцеговина Флор». И в такой момент вступает в игру умение приспосабливаться, менять планы прямо на ходу, вычеркивать неэффективные пункты и, счастливо улыбаясь неожиданностям, делать вид, что все идет так, как должно. Если же все это тебе не под силу, но без планирования ты жизни все-таки не представляешь, то будь готов, что мир потихоньку начнет тебя пугать. Просчитывание всех мелочей – это про него. Все-таки смена партийцев, пугающие исчезновения, прибытие сотрудников НКВД — набор факторов, способный сбить кучу планов и вогнать в панику о собственном будущем, а то и жизни. В Кремле, который был наполнен торжественностью, до краев, происходило нечто настолько странное, что даже приближенные к Сталину, будучи одними из самых способных и сильных функционеров, не знали, что произойдет. Вопросов было гораздо больше, чем ответов, а тем временем будто бы для каждого была угроза пропасть следующим. Что общего было в исчезавших? Разные биографии, партийные курсы, интересы и способности, семьи, анкеты и планы на будущее. Так и осталось невыясненным, почему кто-то возвращается через неделю, а кто-то уже никогда. В то же время некоторые, вернувшись, не приходили в себя больше месяца. Поговаривали, что в них замечали некоторые странности, которые ранее им были несвойственны, но всегда остается вероятность, что они всего лишь растеряв своим отсутствием. Интересно, близкие друзья заметят в них какие-то изменения? Победителей не судят, а Иван Фролов победила. Правда,сейчас его удачу можно сравнить с удачей человека, который засунул руку в кувшин с ядовитыми змеями и вытащил ужа… но все же хорошо закончилось. Или хорошо началось, потому что, то, о чем думает Сталин, это ведь только начало. Начало мирной жизни, где не станут разделять баррикады разных сторон войны и стены Лубянки… где Фролов больше не воюет. Жесткие глаза внимательно-пристально следят за оживлением присутствующих, за тем, как все проходит в норму, ему не нужно использовать датчики или молитвы, чтобы чувствовать, как сердцебиение, дыхание, все едва не останавливается. Это ведь ему даже при появлении новых лиц ему просто нет никакой необходимости представляться, его знают всегда и все. Его имя одно из тех в списке вип, которое стоит в самом его начале, даже если самого этого списка попросту не существует. Потому первым инстинктом было вспылить, отчитать Ивана за неоправданные риски, заставить пообещать никогда более не озвучивать подобное. До действия, впрочем, не доходит. Сталин думает, что уже взял контроль над происходящим в свои руки, но это очевидно лишь ещё сильнее подстёгивает в Иване желание начать свою собственную игру. Только одно дело слушать рассказы об аресте за неосторожное слово, как чём-то далеком и едва реальном, совсем другое уже столкнуться лицом к лицу, пережить лично. Сталин перед прикреплением награды всматривается в лицо офицера своим вечно пристальным взглядом, как будто, способен рассмотреть нечто, недоступное обычному человеческому глазу. Для всех ли своих подчиненных он рисковал собственной жизнью? Да, он помнил его достаточно храбрым и самоотверженным, но в разумных пределах. Фролов, о котором Сталин был осведомлен, понимал бы, что живым он спас бы куда больше людей, принес бы бульшую пользу, чем если бы умер ради кого-то одного. И всё же, мужчина пошел на этот рискованный шаг.
Так точно, товарищ Сталин! Красная Армия готова выполнить любой ваш приказ! Она с радостью уничтожит всех врагов трудового народа.
Значило ли это что-то? Хороший вопрос, ведь почти каждая церемония награждения сопряжена с риском, и с политическим в том числе, например, когда награждаемый произносит слова, которые нужно изгнать из головы слушающих, изгнать любые сомнения в их истинном смысле и заодно самому не попасть под действие сомнений. Ответ Фролова Сталину предполагает риск, если награждение пойдет не так, то может вспылить Сталин, и последствия тоже не всегда легкие. Деловой какой! Только посмотрите на него… Обычно Сталин тоже не прочь побыть в центре внимания, но сегодня его преследовало чувство досады. Ответ Фролова смог показать его с определенной стороны, поэтому не стоило и стараться переспрашивать. Но вот на сталинском лице улыбка, а озвученная фраза действительно не звучит столь уж пугающе. Что не отменяет всех возможных вариантов, из которых Ивану просто повезет отделаться малым. -Что ж, раз так, то не будем дальше считать себя непутевыми и доверчивыми. Поскольку Вы признаете, что Красная Армия с радостью уничтожит всех врагов трудового народа, но сама состоит из какого-то иного народа, хорошо бы нам разрушить иллюзии присутствующих здесь товарищей. Мы награждаем Вас впервые и многого можем не знать. Так что представления советских людей о Красной Армии не то что бы будут совсем неверны. — обозначил Сталин, не убирая руки. Просто военные редко доживают до глубокой старости — их профессия этого не предусматривает. Трудовой народ не хочет умирать так же, но разве же трусость, при всех ее недостатках, неплохо защищает от смерти? Тем более, солдаты обычно на полях сражений, а мирные, нормально не кушая, трудятся в городах, следовательно, мы видим их чаще. И я надеюсь, Вы не очень сердитесь на нас за ложные суждения о военных в сравнении с Вашими, Иван Денисович? — Сталин дразнит откровенно, его лукавая усатая улыбка обнажает ряд не слишком-то белых зубов и ярче зажигает искры в глазах. С интересом он рассматривает и самого офицера, когда тот выходит вперёд, но дает понять, что не время выбирать место, будто устраиваешься среди подушек расслабленно и комфортно, словно бы всю жизнь привык отдыхать именно так на европейских мягких диванах. Надо отдать ему должное: в роль автора героического поступка Иван вживается практически так же органично и легко, как Иосиф Виссарионович — в свою и это еще больше подстегивает интерес к происходящему.

Устроившись в кресле, Джерри взял из ниши впереди стоящего кресла глянцевый журнал и начал его листать, разглядывая картинки. Подошли соседи. У иллюминатора села крупная, не очень хорошо сохранившаяся дама лет пятидесяти, а слева дама очень приятной наружности, неопределенного возраста, примерно, от тридцати до тридцати пяти лет, на лице которой читались, одновременно, уверенность в себе и какая-то загадочность.
«Придется потерпеть, Дженнифер. Я в самолете, но когда я окажусь в отеле название которого жду от тебя, ты сможешь как следует насладиться чаем в термосе. Обещаю.» – писал Джерри, делая при этом вид, что полностью погружен в рассматривание картинок. Знала бы она, какую ломку пришлось ему испытывать долгие часы после того, как «очистительный ритуал» покупки билетов сработал. Пахло же неладным, воняло откровенно. И если  это так, то Джерри сильно надеялся, что нет и считал, что сдаваться было рано. Дженнифер все еще сидит где-то одна. Необходимо было ее отыскать, и чем быстрее, тем лучше... А ведь задумка отчаяния была реализована на все сто процентов. Это вечное, идущее по твоим следам, постоянное ощущение, что с этим испытанием не совладать. На тебя накатывает грусть, апатия, которой, кажется, нет конца. В таком эмоциональном состоянии невозможно работать над выходом, радоваться прошлой жизни и поступкам в ней, да уж чего греха таить – стремиться выживать, порой, не хочется. Ты чувствуешь, как отчаяние липкими пальцами сжимает сначала твое сердце, а потом проникает в мозг, нашептывая, что выхода нет… полно бежать… Отдайся этой пустоте, оставь эти глупые затеи найти отсюда выход.
Но все пассажиры расселись, самолет взлетел, набрал высоту. Дама приятной наружности достала из сумочки книгу небольшого формата и начала читать. Соседка, с другой стороны, закрыла глаза и, кажется, уснула. Такер покосил свой взгляд на развернутую книгу приятной дамы, прочитал несколько строк и улыбнулся. Это был сборник статей о нем.
Вот и повод для знакомства нашелся, – решил он.
– Простите, – обратился он к приятной соседке. Как Вам книга?
Дама посмотрела не него долгим оценивающим взглядом, размышляя, достоин ли он, вообще, ответа. В ее взгляде Такер тоже почувствовал решимость и какой-то внутренний стержень. Это был тот взгляд, которым, по всей видимости, уже неоднократно отшивали назойливых мужчин, и чтобы не стать его очередной жертвой он извиняющимся голосом сказал: Просто, она обо мне. Если Вам понравилось буду рад, если нет – готов выслушать неприятные отзывы - взгляд дамы стал недоверчивым, она открыла книгу на первой странице, где был анонс и фотография автора, сравнила ее с оригиналом и улыбнулась.
– Меня зовут Анна, – сказала она, не протягивая соседу руки.
– Меня Джерри, – ответил ей экс-чемпион. После знакомства, между ними завязалась приятная беседа. Она спрашивала о написанном, что автором про него выдумано, а что реально произошло в жизни, чьи мысли на страницах книги были изложены – его или других людей. Такер старался быть искренним, но в то же время, периодически, изящно уходил от ответов, что-то недоговаривая с многозначительным видом. Иногда, ему казалось понятным, что хочет услышать от него  Анна и он подстраивал свой ответ под ее, как ему казалось, ожидания, хотя сам был с этим не согласен. Еще садясь в самолет, Такер считал себя цельной личностью, умеющей прямо смотреть в глаза собеседнику и честно отвечать на неудобные вопросы.  И даже под чарами красивой женщины его целостность не распалась на отдельные части, которые были склонны к подыгрыванию и вранью. Такер не играл и не заигрывал одновременно, рассчитывая чуть позже перейти к темам, предшествующим знакомству двух недавно познакомившихся собеседников. При подлете к  Арвидсьяуру стало немного болтать. Все пристегнулись. На лице Такера появилось недовольство и он с досадой сказала что обычно летает бизнес классом, но в этот раз поездка была незапланированная и пришлось брать эконом класс. Поинтересовался, почему Анна летит не в бизнес салоне. Соседка могла сказать правду, что «бизнесом» она не летает, ввиду экономии средств, но ее распавшейся на части личности захотелось выглядеть в глазах Такера ровней и она солгала, назвав ту же причину, что и он.
Болтанка закончилась и через некоторое время соседка поинтересовалась:
– А чем Вы еще занимаетесь, кроме спорта?
–  Я знаю много о бойцах в стиле смешанных единоборств и последствиях встречи с подобными, – ответил Джерри.
– Понятно, - сказала Анна и о чем-то задумалась. Такер тоже задумался, потому что он не погружался во вранье. Это был не тот случай, когда одна ложь тянет за собой другую. Его дело действительно, позволяло ему безбедно существовать, до такой степени, чтобы летать бизнес-классом. Он не стал сам себе противен, но его пыл поугас, обратной дороги Такер уже не видел, и, далее, разговор продолжал по инерции. У него всё ещё  были более важные дела, чем предаваться  объяснениям и оправданиям. Да и вверху тускло вспыхивали невидимые ранее, будто магические символы и текст на знакомом языке.

Простите, пока поста за Токсинель у меня нет. Но скоро добавлю.

в 18:30 на телеканале тнт

Можешь ознакомиться с ними под читательским аккаунтом ♥

...Мороз все сильнее пощипывал лицо, иней оседал на ресницах и одежде. Дыхание паром вырывалось с губ и из носа. Тело словно наполнялось множеством мурашек, от долгого сидения в седле и отсутствия возможности двигать руками и ногами самостоятельно. Возможность представлялась в основном лишь для того чтоб размять шею и немного плечи. Так недолго и контроль потерять над ситуацией и уснуть.
Однако жаловаться Демьян привычки не имел и вообще - самым важным было следить краем взгляда за состоянием хозяина. Фёдор Алексеевич тоже бывал упрямцем и умел скрывать свое истинное состояние, ибо не дело для мужчины сопли по кулакам размазывать. Демьян потряс головой в попытках сбросить сонливость, навязываемую холодом, и повернулся к молодому хозяину:
- Фёдор Алексеич, не желаешь приостановиться на пять минут? Думаю, коней не помешает немного подкормить и напоить, да и самим размять кости следует? Нам еще примерно треть пути остается, но кажется, скоро кони уснут. Вот уж не знаю, что с ними сегодня не так.
Кони в свою очередь словно предчувствовали приближение беды. Сопели и фыркали, нервно дергали ушами. Внезапно, не успел Фёдор ответить, как Дёма уловил отзвуки чужого пронзительного крика, причем, довольно воинственного. Кони встрепенулись и словно ускорились, стремясь к безопасному дому. Чужие крики и звуки ломающихся с отчаянным хрустом веток стремительно приближались.
Бандиты?
Мужики на конях вырвались наконец из леса, догоняя и окружая кравчего и его слугу и явно собираясь напасть. Демьян натянул поводья и преградил дорогу к господину, хмурясь и пытаясь оценить всю ситуацию. Нельзя сказать, что он был изумительным воякой, и если честно, его хозяин был в живом деле куда лучше. Но и растяпой полным Тешата не являлся. И в любом случае обещал он матери Фединой, что хозяина всегда защищать будет любой ценой. Даже если сам голову сложит.
Их было слишком много.
Дёма не успел сделать толком ничего, как оказался на земле в снегу, с раной на плече от чиркнувшей стрелы да с ушибом головы, а над ним навис... друг давний, Васька. Время будто замерло, остановилось. Демьян оцепенел, тяжело дыша. Сложно было переварить подобное предательство, даже слов не находилось. Колычев замахнулся, видимо, чтоб добить... Но потом просто отвернулся и отошёл в сторону. Тешата, тяжело прерывисто дыша, поднялся немного неуклюже, кровь струйкой текла по лицу, а картинка перед глазами расплывалась - ударился головой он, по всей видимости, даже сильнее, чем ему сначала показалось, потому что звуки тоже были искаженные. Проклятье! Он с трудом осознал, что хозяина схватили, повязали и увезли стремительно уносясь на конях. Только несколько минут спустя, наполовину оглушённый и ошарашенный, холоп басмановский смог полноценно осознать все, что произошло, и ощутил нарастающую волну ярости. Сжав кулаки, он осмотрелся. Никого рядом не осталось, лишь следы подковы да кровь на снегу.
- Я оказался... столь бесполезным? - сокрушенно и пристыженно пробормотал парень, без толку стирая кровь с лица, чтоб не затекла в глаз. Заплетающимися ногами он как мог быстро поспешил к конечному пункту назначения.
Оставалось лишь надеяться, что Царь не снесёт ему голову на месте за такой позор и даст возможность спасти хозяина.
И вот наконец Тешата перед самодержцем предстал, даже не обращаясь за помощью, на коленях, повиняясь, что к своему стыду оказался не готов защитить своего хозяина, и тот похищен. Не было смысла сетовать на кого-либо кроме самого себя.

худенький мальчик с птичьими выпирающими косточками, смешливый взмах хлопковых рубашечных рукавов под чутким движением кукловода. торопливый шаг к краю стола, и обратно, — зал, запрятанный в полутьме, шумно вздыхает одним вдохом.

улыбку повторить было невозможно, пришлось бы ее воровать, а такая кража делается только в обмен на собственное разбитое сердце. улыбку повторить было невозможно, поэтому кукла мальчика тоже держится в тени, прижимает своими хрупкими живыми руками панаму из газеты к голове, чтобы никто не разглядел ее безгубное лицо.

олег любит ее до дрожи, ему кажется, что когда-нибудь кукла взлетит с его рабочего стола, смешливо смахнув с рук непривязанные нитки, и обратится белой шумной птицей, которая будет жить под козырьком его дома.
а потом улетит. далеко. далеко. далеко.



Олег сидел в пустом гулком коридоре, прямо под телефоном, с дурацким цветочным веником в руках, и рассеянно им обмахивался. Руки были у него удивительно, ненатурально подвижны, словно в запястья и каждый сустав, соединяющий фаланги пальцев, были вмонтированны шарниры. Они были будто бы сами по себе, абсолютно самодостаточны и независимы от остального тела.

С улицы, в какое-то из приоткрытых окон, сладко тянуло весной и пылью, и Олег долго пытался чихнуть в локоть, но так, чтобы этого никто не заметил, и так, чтобы не разлохматить модной прически. Карандашик болтался за его спиной, привязанный к длинной нитке, и нежный, ласковый ряд женских имен обвивал телефон. Света, Вера, Катя, Рита, но Рита — почему-то зачеркнута.

Он ждал Наденьку, а никакая Наденька к нему не шла, и все остальные обитатели коммуналки иногда выглядывали из-за своих дверей, словно желая ему что-то сказать, и все никак не решаясь. Было в их лицах что-то очень сочувствующее и очень нетерпеливое. Им будто бы хотелось, чтобы он уже встряхнулся, прошел к ним на кухню, затребовал чашку чая в обмен на балагурство.
Святая древняя сделка.

Олег начал думать, что Наденька случайно умерла между сегодняшним утром, в которое он с ней разговаривал, и текущим моментом. Осела, как тоненькая куколка с перерезанными ниточками, и затихла у себя в комнате. Потом он начал думать, что она его бросила, бросила самым бесчестным образом, решив посмеяться напоследок и заставив ждать себя, высиживая под стареньким телефоном в глупейшем состоянии.

Можно было бы, конечно, постучаться к ней, потрясти ручку ее двери, но Олег почему-то не смел. Они договорились встретиться у телефона ровно в три, в квартиру его пустила пожилая соседка, предложила посидеть пока на табурете.

Время шло, Олег уже понял, даже не понял — почувствовал чем-то вроде сердца, ведь сердца у него, по слухам, никогда не водилось, что Нади в квартире нет. Он вынюхал это по воздуху, и почему-то совершенно не расстроился.
То есть, расстроился, конечно, для вида, голову повесил, но, если на чистоту, то не очень. Входная дверь загремела, и квартира из умеренно-спокойной оказалась вдруг в центре урагана: вернулся Костя.
Вернулся Костин смех, Костино заполошное от быстрого шага дыхание, мягкое бренчание Костиной гитары за спиной, Костин теплый юношеский запах из счастья, бензина, хозяйского мыла и неясно где найденных недоступных конфет с ликером; Костины торопливые танцующие шаги, Костина привычка заглядывать собеседнику в глаза, чтобы разглядеть в ней душу, и Костины насмешливые стихи.

Мальчика этого, Наденькиного соседа, он знал. Не чтобы так как-то очень близко, но не первый раз за ней, все-таки, заходил, сталкивались то в дверях, то в этом самом коридоре. Подвижный, живой, смешливый, Олег все хотел его срисовать, срисовать и куклу сделать, чтобы звенела энергичностью и звонко пела, подыгрывая себе на гитаре из фанеры. Вроде бы студент, что-то гуманитарное, то ли литература, то ли история, Климов разглядывает его темные блестящие глаза, и невольно начинает улыбаться стеклышком своей запрятанной улыбки.

— Костя, родной, ты Надю не видел? Мы на три договорились, а стучать я к ней не хочу. Будешь смеяться, но я запуган, одинок и чудовищно несчастен. Вот, это тебе, — Олег смешливо всучивает ему букет, точнее даже веник в форме букета, самые нежные лепестки уже осыпались ему под ноги, и перед выходом надо будет спросить совок, чтобы собрать.
Он вытягивает перед Константином пустые руки, накрывает ладонью — ладонь, неторопливо растирая пустоту между ними, разводит пальцы и вдруг раз — и на ладони появляется конфета. В синем ярком фантике, немного потертая на углах, как будто долго лежала, забытая в кармане. Олег кладет ее Косте в карман и выпрямляется на своем неудобном табурете, принимая абсолютно несчастнейшее выражение лица.

— Мне кажется, Костя, но это только между нами, как между двумя джентльменами, хорошо? Мне кажется, Костя, не любит она меня. Бегает сейчас по улице в этих своих белых туфельках и смеется надо мной. Как ты думаешь?

Для глинистой почвы лучше брать штыковую лопату, заточенную как нож. Ею же удобно разрубать мелкие суставы: локтевой, межпозвонковые, лучезапястные; суставы крупнее только ножовкой – зубья звенят, когда натыкаются на кость вместо податливых хрящей и мякоти. Вибрация сопротивления идёт от лезвия к собственной руке. Резать можно только по соединениям костей, иначе никак.
Первый раз он заебался ладонями сгребать осколки голени и ошмётки кожи.

Вечер, чтобы расчленить тело, неделя или даже больше до – найти подходящее место. Он ищет землю, которая никогда не встречала человека, которой не касался плуг или подошва ботинок, в которую не опускали семена, выведенные в результате столетней селекции. Девственную землю, нетронутую, непригодную для эксплуатации и насилия. Поросшая бурьяном, жёсткая и когда в неё втыкаешь лопату — ощущаешь, будто мать глиняными вязкими руками сопротивляется ему.
У такой земли особый звук, у такой есть пульс спящего человека. Тор его слышит, когда щекой прижимается к ней, будто к чужому брюху. Глухим рокотом мама переваривает мертвечину в соль, перегной и торф, слизывает с кости весь кальций, а с мяса выжимает белок.   

Ёрд, ты слышишь, это тебе.

Когда это началось. Наверное, впервые, когда Тор увидел репортаж про кимберлитовую трубку где-то в Сибири -  открытая зияющая рана в теле Ёрд посреди города, многоэтажки, обступающие края язвы. Она как будто лежала на вскрытии с вывороченным наружу кишечником и желудком. По стенкам её внутренностей ползли огромные машины, загруженные рудой — отмершая чешуя её кожи с белыми пятнами гноя. Иногда в них находили алмазы – её застывшие слёзы. Такие происходят от высокого давления, когда так больно, что Ёрд плачет тысячелетиями углеродом.

Тор смотрел, как они проворачивают в матери бур, углубляя увечье до самого центра.
А после Тор заставил Ёрд смотреть, как он проворачивал нож в брюхе какого-то пойманного шахтёра.
Он просто произвёл обмен. Вот тогда это началось.

Тор делает, что она велит, движется, если она позволит, смотрит на то, на что она укажет. Его сознание сходится в точке 60х60х60 сантиметров. Он смотрит на живое, беспомощное, что дал матери. Пальцем он щелкает по лепестку пиона  и с удивлением обнаруживает, что он не осыпается прахом.
Когда Ёрд поднимается на ноги, он остаётся на коленях. Он запрокидывает голову, но видит только равнодушный треугольник подбородка.

— Ты же видишь, я могу быть как ты, — Тор утыкается носом в живот матери, трётся то одной щекой, то другой. Ладонями он обхватывает её поясницу и вжимает в себя, будто пытается прогрызться к её печени, — посмотри на меня. Я учусь быть как ты.

За кисть он перехватывает её руку и тянет к своему лицу, чтобы слизать с её пальцев всю дневную пыль и грязь. Кончиком языка по костяшкам, влажно целует центр ладони. Ему хочется откусить один палец, хотя бы фалангу для себя, чтобы носить в карманах.

Ночь медленно окутывала город, лениво напуская дремоту, а звездное небо словно покрывало раскинулось в небесах. Жители мирно спали в своих кроватях и, наверное, уже видели цветные сны в ожидании того часа, когда наступит утро. Но в эту сказочную ночь спалось далеко не всем. Джерри вышел из машины и осмотрелся. Бродить по ночному Чикаго в поисках приключений не входило в его планы, как и надеяться на то, что приключения появятся на улице прямо перед ним, готовые раскрыть свои секреты. Мужчина двинулся вверх по улице, мимо закрытых кофеен, заглянул в окно прачечной, где женщина закидывала в стиральную машину белье и отвернулся, шагая в другую от квартиры сторону. Пожалуй, в такую погоду он может прогуляться, сделав крюк. Неподалеку он нашел бар и решил  зайти туда, чтобы осмотреться. Вдруг он упустил из виду это место? Другого ведь подходящего поблизости не было, а здесь - музыка орет еще на улице. Когда же Такер оказывается внутри, разгоряченные тела танцующих обдают тело экс-чемпиона своим жаром. Пока он пробирается, казалось бы, к единственному свободному столику, его успевает коснуться несколько пар смуглых оголенных жоп. Но он даже не думает о том, чтобы этот вечер закончить в объятьях какой-нибудь мулатки, вернувшись не домой, а в отель после этого вечера. За столик он  все же садится улыбаясь, а когда подходит официантка, чуть качнувшая бедрами, чтобы ее задница лизнула его по плечу, - отстраняется от нее, произнося четкое:
- «Пропер Твэлв». – чтобы беспардонная девушка поскорее с[цензура]балась. Джерри удобнее устраивается на стуле, переминаясь и желая найти то самое комфортное положение, но на деле ему уже хочется сорваться с места и пуститься в пляс. Танцует он так себе, но расслабиться всегда приятно. Его спортивные ноги выпрямлены и беспорядочно высунуты прямо на проход, поэтому не ровен час, когда кто-нибудь об него запнется. Осторожнее, - рявкает экс-чемпион, типа он тут вообще ни при чем, но бутылка любимого напитка - его «стоп». «Пропер Твэлв», кстати, появляется быстро, видимо, дело точно в приказном тоне Такера, потому что людей вокруг было немерено. Они все сливались воедино на танцполе, представляя собой единый организм, держащийся на алкоголе. Иногда кто-то выбивался об него, и да, вот точно, спотыкался об ногу Джерри. Музыка немного оглушает, но она же повышает градус веселья в этом месте, заставляя тебя слиться с ним воедино, даже пропитаться духом этого бара сполна, пусть даже ты самый черствый человек в этом мире. Официантка пытается вновь привлечь внимание Джерри, но он и вовсе игнорирует ее попытки, слишком увлеченный вихрем настроения, осматривая бар, посетителей и конечно же тех, кто сейчас был поглощен друг другом на танцполе, напоминая тусовку парочек из «Грязных танцев», а не вполне себе тех обыденных людей в клубах Чикаго, что были привычны глазу Такера, когда он посещал такие места. Но вот это осматривание было прервано туристом, проходившим мимо туристом, который споткнулся о его выставленные лапти, что, впрочем, было неминуемо и вполне себе предсказуемо, вот только видимо не для самого Джерри.  Полегче, друг - просит того Такер, подмигивая, но не пытаясь не накалять обстановку, ведь со всех сторон его окружают извивающиеся тела каких-то испанок, кажется, вообще не устающих от того, драйва, который создают. Тут, в самом сердце танцпола становится еще жарче, чем было у столиков, но кого-то и это не останавливает.  Протискиваясь дальше, в самое основание безумного коктейля танцующих, утягивая за собой спутницу, незнакомец останавливвлся только когда разгоряченные тела окружали со всех сторон плотной стеной возбуждения, передавая его тем, кто решил присоединиться. Он начинает двигаться под музыку, перехватывая руку девушки, чтобы закрутить ее в танце, чуть касаясь пальцами ее талии, когда возникала необходимость, а еще даря ей улыбку и смеясь, когда их взгляды соприкасались. И пока они предавались потоку музыки, друзья не знали, что к их столику как раз принесли стопки текилы, которые со скуки танцующий опрокинет одну за одной без остановки, улетая в пространство алкогольного опьянения.  Такер все же хотя и выходец из Чикаго, но плохо знаком с этим баром - только этим можно объяснить то, что ожидать хорошего «Пропер Тэлв» от этого местечка с его стороны было столь же наивно, как и от шлюхи - девственности. Но глубинные привычки заставляли надевать маску идеальной вежливости в надежде, что после определенного по счету стакана вкус перестанет играть столь важную роль. Другие женщины, кроме Елены, делать это в его жизни уже перестали¹, это знают все, кто близко знаком с ним - он не падок на хорошеньких молодых девчонок, он не падок ни на их лесть, ни на влагу [даже искусственную из тюбика] между их стройных губ, ни на ласку умелого рта и ловкого языка. Ничем подобным, впрочем, ни одна из сидевших рядом с Такером девушек заниматься бы не стала. И, наблюдая за всем со стороны, щуря темные глаза, он раздумывает над тем, а не сделать ли глоток коктейля [что-нибудь простое, потому он не знал всех новомодных и уж точно им не проникся].

---

¹Имеется в виду, что Такера перестали интересовать иные женщины, кроме жены (Прим Д. Такера).

Обладание Каза почти сверхъестественным чутьём давно перестало удивлять Инеж, равно как и Каз давно воспринимал бесшумные передвижения Инеж чем-то само собой разумеющимся. Но это — одна из протянувшихся тонких нитей их безмолвного общения, которым Инеж дорожила... Признается ли она когда-нибудь в ещё одной своей тихой слабости? Адресованная ей гостеприимная улыбка Каза и смягчившиеся в тусклом освещении свечей острые черты лица незамеченными не остались. Коснувшийся её плеч и выхвативший из косы пряди волос порыв ветра напомнил о просьбе хозяина дома. Было и правда холодно. Защищая боязливо дрожащие огоньки от сквозняка, Инеж тенью скользнула к окну и опустила его вниз.

Медленно развернувшись в сторону отдыхающего за своим рабочим «столом» Каза, Инеж вдруг застыла под леденящим, как этот ветер, осознанием: наступил тот день, когда она пришла к нему не с добытыми сведениями.

Она пришла к Казу.

При осознании этого сердце Инеж сжалось так, что сулийка сделала судорожный вдох — испугавшись того, что Каз мог услышать и разобрать всю силу её волнения на составляющие. Но Инеж надеялась на то, что Каз всё же так с ней не поступит. Хотя бы из немногих крупиц вежливости. Казалось, воздух вязко застывал вокруг Инеж и погружал во вневременную неизвестность, пока собственное дыхание казалось таким далёким и странным, а мысли кружили вихрем, унося на дни, недели, месяцы обратно.

К самому началу их общей истории.

Первые несколько дней работы на печально известного Каза Бреккера были похожи на падение в глубокую реку без надлежащей подготовки, на смертельные прятки с мишенью на спине, на бег по битому стеклу. Ей пришлось быстро приспосабливаться к новым правилам и совершенно новому образу жизни: не было места для колебаний, не было времени на раздумья. Сокрушительная тяжесть неопределённости ушла. Улицы Кеттердама не были незнакомы Инеж — при попытках побега ей удалось запомнить достаточно много, чтобы она могла проявить свои обнаружившиеся таланты шпионки перед Казом. Каз должен был понимать, что Инеж шпионила и за ним тоже, чтобы знать, с кем она имела дело.

Разум Инеж был в смятении, воспоминания нахлынули на нее, как разбивающиеся волны...

Был прохладный, как и сегодня, весенний день, когда Инеж вызвали в логово Каза для её первого задания в качестве его шпиона. Ветер хлестал Инеж по лицу, заправленные в низкий пучок волосы рассыпались под шелестящим капюшоном; её дыхание туманилось в воздухе, когда она прижималась к стенам узкого переулка.

И ждала.

Здесь было пугающе тихо, но располагающе к мрачному предвкушению, очень свойственному этой стороне Кеттердама, о которой в приличном обществе не принято говорить. Случайный отблеск лунного света просачивался сквозь щели крыш, но в остальном всё было погружено во тьму. Казалось, сулийка плыла в пустоте теней. Она изо всех сил старалась оставаться настороже и контролировать своё поверхностное дыхание, но мысли Инеж постоянно возвращались к словам Каза... К его леденящему душу приказу.

Это был безобразный и жестокий человек, который, казалось, наслаждался ее страданиями в «Зверинце». Один из первых клиентов. Когда она приблизилась к зданию, её сердце то горело гневно, то замирало в животном страхе. Вооружённая до зубов, но снова — перепуганная девочка, Рысь. Она чувствовала, как у неё на шее бился пульс и тревожно скручивался её желудок; чем ближе Инеж подкрадывалась, тем громче становился глумливый смех, вскрывая старые раны...

Руки Инеж не переставали дрожать, когда она возносила молитвы своим Святым и, зажимая рот себе ладонями, тихо плакала в своей маленькой комнатке в Клёпке. Ту ночь самого первого убийства собственными руками Инеж Гафа не забудет никогда. Все помнят свой первый раз, как сказал бы Каз.

А каким был твой первый раз, Каз Бреккер?

Инеж сделала несколько шагов в его сторону: мягких, но решительных — и как много невысказанного в этих шагах.

— Ты хотел видеть меня, Каз.

У Инеж щемило и наполнялось тяжестью сердце в чувстве вины за причинённую родителям боль, но бесконечной благодарности этому парню за освобождение от долгов и воссоединение с родителями.

Я сказала бы, что ты был милосердно послан мне судьбой и Святыми; я бы молилась о тебе каждый вечер, каждую ночь, но ты рассмеялся бы мне в лицо.

Кто-то упрямо не верит в судьбу, Люцифер же наоборот убеждён, что свою благоверную встретит в любом из миров - мёртвых, живых или тех, кто вознёсся на небеса. Их встреча как нерушимая точка в истории вселенной, и сколько бы раз мироздание не стремилось откатиться к нулю их знакомство повторится обязательно. Как обязательный шаг к тому, что просто обязана возникнуть сила, которая сможет дать отпор святым небесам, посеять среди людей семена греха, похоти, алчности, разврата и ненависти.

Своими руками или руками других демонов - оно и не важно.

Достаточно просто управлять.

Люди современности почти не нуждаются в поддержке извне. В их мыслях - жажда денег, порно, быстрой наживы, искромётного успеха, ради которого они готовы заложить даже собственную бессмертную душу. Они не готовы прикладывать усилия, хотят здесь и сейчас обрести то, чего желают в моменте: славу, вечной любви, бессмертного богатства. Их желания сами приводят к ним тех, кто готов исполнить за символическую плату, и может быть Люцифер не слишком хороший правитель ада и возложил на плечи благоверной столько, что даже её исполинная осанка скривилась, среди живых он чувствовал себя уверенно. Построил свою империю и теперь легко существовал в обоих мирах.

Но ведь их встреча неизбежна. Снова.

Люц не оглядывается, просто знает, что она случится, сегодня или завтра, на улице или в торговом центре, во время дождя или когда с неба на голову будут падать обломки самолёта, потерпевшего крушение.

При любых обстоятельствах Лилит будет самым прекрасным, что есть во всех мирах.

Он узнает её, окажется рядом и протянет сладкий налитый соком плод, предлагая вкусить его и попробовать вместе первозданный грех.

Кто же знал, что у этой встречи будет действительно настолько нелепый душок.

Как и полагает без пяти минут холостяку, чей брак держится исключительно на его нежелании подписывать документы о разводе, Люц может позволить себе выйти в магазин в семейниках с пони, халате и майке с выразительным пятном горчицы. В его корзине продуктов - банка мороженного и бутылка виски, а вместо обуви домашние тапочки с дыркой, из которого торчит большой палец. И именно так он встречает её, статную, красивую, с идеальной укладкой, выбирающую между сраным тофу и баночкой консервированного горошка.

- Привет, дорогая, - улыбается неловко, проводя ладонью по щетинистому подбородку.