Мягкое движение его пальцев, такое мимолетное, простое и такое человечное, от которого внутри все разлилось теплом, и мягкая волна мурашек прокатилась по спине от затылка до поясницы. Такое человечное движение, простое, но такое сильное, проникающее слишком глубоко.
- Почему в таких историях, кто-то должен умирать? - риторический вопрос приправленный смешком, и Сара лишь с пониманием качнула головой, к чему надежда, вера, если все рассыплется в мгновенье, так как слишком много неизвестных вокруг них. Но, я должна справиться, в конце концов этому меня учили с самого рождения почти, - она сменила тему, понимая, что внутри все слишком смешано, с усталостью, надеждой, опасениями и желаньем отстраниться от всего, что столь легко могло разрушить этот тонкий и пленительный мир, на который она не имела право, ведь это была не ее история.
Его рука на ее талии и легкое игривое движение, позволяя ей оказаться рядом с ним, и чувствовать столь упоительную волну уюта, осознавая иллюзорность беспечности, а ведь все могло бы быть иначе...
Нет, не могло, события всегда имеют исход определенный действиями, что уже выполнены ранее и нет ничего другого.
Сара улыбнулась шире, понимая, что комфорт не то, что было ей всегда необходимо, она привыкла выживать, но только ее чувства, то сильное что распирало сердце все сильнее заставляло смотреть на все с иных сторон.
вера... он верит...
Сара разучилась верить, но стоило ли развенчивать уверенность Джейка и ломать его?
люблю тебя, Сара
От этих слов внутри особенно рьяно взбушевалась тоска и сожаление внутри, что были вызваны дурным предчувствием и выработанным годами мировоззрением, но это все столь мягко оплетала нежность и нужда в этом создании, что горло нервно стянуло, и ей хотелось только одного, отбросить все сомнения, и просто следовать инстинктам и желаниям, которые стучали в ее голове.
И его вера в нее...
Она мягко подступила ловя его поцелуй, не сдерживая стон, что так отчаянно прорвался из нее. Его поцелуй, как эпилог его словам и невозможность ей ответь. Попытка усомниться, попытаться вставить слово. И желать, чтобы мгновение не кончалось, чтобы его руки были настойчивее, и все отошло на второй план, позволяя чувствам разыграться, позволяя электричеству, что витало в воздухе, разрядиться...
Аналитика...
Так невыносимо больно отстраняться, затуманено смотря в его глаза. Он хочет, чтобы все было правильно, а она... Она знает, что должна помочь ему. Даже теми способами, которые он может не одобрить или теми, что будут перечить его планам.
Его внимание вернулось к картам, а язык Сары резко скользнул к небу,гася раздражение и желание сказать, что кто-то на той стороне совершенно не страдает.
- Почему-то я уверена, что с ним все отлично... - сквозь зубы процедила Грин, возвращаясь к ноутбуку и придвигая к себе тарелку с пищей. Я не думаю, что человек ему понравится...
Ее тело протестовало от того, что все пошло не так, но разум уже вновь вернулся к данным, понимая, что нарушений никаких не было зафиксировано, лишь временный провал, но от чего?
Блять! - прошипела Грин, и тут же нахмурилась прикрыв глаза, от собственной несдержанности. - Ересь какая-то!
Сара коснулась лбом поверхности стола, пытаясь уловить, что именно могло сработать подобно отключению и не оставить ни единого следа в системе... только если...
Она приподнялась на голос Джейка, а точнее на хлопок о стол, понимая, что он нашёл то, что искал, и понимая, что испытывает слишком смешанные чувства.
- Искажается? - она положила руку на стол и уперлась локтём в столешницу, после голову опустила на ладонь, смотря на раскинувшуюся вокруг карту,- Подожди, если это все способно вызывать сбои... - это не убьет живое существо? - Там точно не опасно?
Взгляд переместился на встрепенувшегося Северина, что помчался собирать свои вещи, радуясь осознанию, будто он был ребенком, которому подарили милого щенка на Рождество.
Холли? Можно. - заставив себя улыбнуться отозвалась Грин, не двигаясь с места и смотря на ноутбук.
- Я кажется поняла, в чем причина, и самое дерьмовое, что все куда хуже чем я думала, их сигнал зачищает логи, он действует не на механизм, а на код. И это... - она немного отстранилась хлопнув глазами, - Это я пока не знаю, как блокировать. И я не понимаю, как они это делают, мне нужно... - она повернулась к Джейку,- Мне нужно найти что-то о разработках Виктора Гейвела, который жил всего-то в две тысячи триста сороковых годах. То есть еще тогда, когда планету заполняли леса. - она провела ладонью по волосам,- мне нужны разработки человека, который жил еще в первом Эйтленд-сити четыреста пятьдесят лет назад. - она мотнула головой,- Я уверена, что твой отец так же был знаком с этим человеком. Только найти что-то на Гейвела так же не реально, как найти разработки моих родителей. И это удручает...

было темно, лишь тусклое мерцание лампочек перекатывалось волной по комнате от одной к другой цепной реакцией. можно было сказать, что эффект достаточно завораживающий: словно бы кровь бежит по чьим-то венам, когда световая волна набирала скорость и становилась плавной, сливаясь воедино; то словно вы теперь можете увидеть чей-то пульс, когда мерцание становилось обрывистым и медленным, словно повторяя какой-то ритм. из звуков пространство наполнял не то хруст, не то щелканье, почти неуловимое для обычного слуха, сливаясь в какой-то гул и преобразовываясь в звенящую тишину.

  помещение было, можно сказать, пустым; глазу вряд ли было за что зацепиться, исключение — большое кресло в центре зала, возвышающееся над полом. к нему сходилось множество проводов, а точнее, не к нему, а к телу, которое едва ли можно было заметить на нём. кресло окружала имитация рва, который был наполнен водой, кажущейся ало-красной от мерцаний, периодически рассеивающих тьму. вода была неоднородной, а наполнена сотнями кристаллов льда, которые хаотично двигались в ней.

  ощущалось всё это зрелище одновременно эстетичным, словно какая-то инсталляция, таящая в себе сакральные смыслы; в то же время внутри могла зарождаться тревога, смешивающаяся с лёгким чувством страха.

  руки и ноги были каменными, тело словно весило тонну, а голову заполнила вода, давящая изнутри и наполняющая её тупой болью. слабые пальцы точными движениями в определённой последовательности отдёргивали провода, заставляя их подпрыгивать слегка вверх, замирая и свисая, как лианы над ней. она оставила лишь несколько нетронутыми, а затем слегка приподнялась на локтях под тяжёлый вздох.

  с губ слетел неразборчивый стон, когда тело девушки повернулось на бок. лукорис опиралась на дрожащие руки. она скользила затуманенным взглядом по помещению — в глазах всё рябило и мелькали всё ещё проекции цветов, которые будто ритмично распускали свои бутоны, а затем увядали, словно рассыпаясь на пиксели и растворяясь в пространстве.

  немного прикладывая сил, она соскользнула вниз с достаточной высоты, чтобы заставить гладь воды разбить тишину всплеском и глухим звуком бьющихся друг о друга кубиков льда.

  облегчение — вот что она сейчас чувствовала, вытягивая руку вперёд, перебирая тонкими пальцами воздух. они скользили сквозь поднимающиеся лоскуты пара, который образовался от соприкосновения разгорячённого тела и воды. она пыталась развеять его, либо ещё что-то такое, что точно укрыто от обычного глаза. но определённо что-то было здесь ещё.

  — くそくらえ…

  лукорис тяжело опустила руку вниз, заставляя капли разлететься в стороны, а затем медленно сползла по стенке, на которую опиралась, погрузившись полностью в воду. приятно. девушка ощущала, как тело медленно расслабляется, как постепенно растворяется туман в голове, а всё наполняется другими яркими ощущениями.

  она точно уже знала, что находится не одна, поэтому из последних сил вынырнула, цепляясь слабыми руками за выступающий край и подтягивая своё тело на поверхность. капли воды стремительно разбегались с костюма, покрывавшего её тело сродни второй коже. где-то далеко в голове она слышала обеспокоенные голоса, но глаза всё никак не хотели фокусироваться.

  — показатели критические, нужно остановиться, — где-то далеко звучало в голове.

  её «собеседники» раздражали; эта фальшивая забота вызывала в ней волну каких-то чувств, которые неприятно кололи кожу и жгли кончик языка. девушка отстегнула от себя оставшиеся кабели, и те с жужжанием вспорхнули вверх, возвращаясь к тем, что висели над креслом.

  она тяжело перевернулась на спину под аккомпанемент шлепка мокрого тела о гладкую поверхность, а затем звонко рассмеялась.

Иветт бормочет своё "да, конечно" [звук его голоса почти стирается ветром, запутавшимся в верхушках сосен, там и остаётся, под высоким безоблачным небом Северной Калифорнии] и у Йонаса расслабляются плечи, обмякают руки в карманах: он рассчитывал на остатки сопротивления, привычный съезд на трассу, в конце которой обвинения, пререкания, угрозы, а получил...

Беспрекословное согласие ощущается пустотой под рёбрами: вот все твои карты, и что теперь?

"Теперь будем ждать," - думает Йонас, с привычным мастерством огибая подводные камни и рифы раздумий; провожает внимательным взглядом [цепляется за пальцы на белых пуговицах, за полосу оливковой кожи под ними, за] выкрашенную медным фигуру беспечного человека, который должен был бы кричать и злиться, сопротивляться, требовать нормального к себе отношения, открытости, честности, но только - перетаскивает брезентовое покрывало под самое большое солнечное пятно, чтобы лечь в золото солнца как самый настоящий кот.

"Бакэнэко," - поправляет один из голосов в голове. - "Губительные демоны, предвестники несчастья. Весь этот джаз."

Грязная подошва кроссовок покачивается из стороны в сторону - размеренно и неточно, как старенький метроном, то утопая в жёлтых травинках, то тревожа мелкие камешки. Нестройный хор цикад поднимается пенной волной, сливается с биением сердца, отдаётся в самые кости: ноги впаяны в землю по самую голень [придётся ломать, если хочешь подняться к поверхности], мелкий, выжженный летом сухостой кивает безмолвию в такт, тянется к уходящему дню - выше и выше, оплетает запястья и горло, прячет ломкие фаланги вечных его мертвецов. Человек, насытившись жарой, наконец, замирает, будто бы засыпает, и не шевелится больше; с новым вдохом Джо вдруг кажется что там, за границей палатки, на самом деле растекается густое чёрное пятно крови, питает иссушённую почву, отражается в мутнеющих карих глазах.

Неважно, когда и зачем ты это мог сделать: трупы на совести больше не зарубки и даже не чёрточки на меловой доске - так, ничтожный момент, секундная стрелка, прошедшая сквозь деление как хорошо отточенный нож сквозь масло / синткожу / плоть. Что, если весь этот сонный, разморенный день как полуденный ужас? Что, если всё это время его больной мозг говорил сам с собой, злился впустую, пока тело безвольной марионеткой болталось между сумками в кузове пикапа? Что, если изуродовать, остановить, стереть Сальвини с лица земли оказалось всё-таки проще, чем вытерпеть это всё, что, если- быть ведь такого не может, правда?

Доставай лопату и берись за работу, пока совсем не стемнело.

Липкая лента тревоги поднимается по позвоночнику, оседает тошнотой на корне пересохшего языка. Джо делает шаг вперёд: заглянуть за вызолоченный край палатки как за завесу между вымыслом и фантазией, подтвердить или опровергнуть реальность - та благосклонно ломает наваждение с хрустом ветки под каблуком / тело вдруг оживает на сотую долю секунды, сгибает ногу в колене, чтобы устроиться ещё чуточку поудобнее.

Трупы так себя не ведут, выдыхай.

Он выдыхает послушно, любуется (против всех своих волей) загорелым бицепсом в оковах белого рукава, приоткрытым ртом на расслабленном предплечье и картой святого хлопка на едва вздымающихся лопатках. Желание - опуститься рядом с ним на колени, провести костяшками пальцев по виску, почти не касаясь, и так просидеть до самой глубокой ночи / свернуться у его ног, притянуть к себе узкие бёдра, изнутри дотлевающей змеёй взвиться вверх сантиметр за сантиметром к мягким, красным губам и украсть что ему причитается - свивается в груди тугой ржавой пружиной, щерит грязные зубы и разливается нефтью по титану, забившему трещины, травит самый центр костей.

Йонас (слышит звон металла на языке) заставляет себя отступить, заменяет разрушение заботой, и это, кажется, отнимает у него последние силы, хотя казалось бы, что может быть проще, чем вытащить тонкое одеяло из сумки и положить чуть поодаль, чтобы не разбудить случайным прикосновением. Даже смотреть, и тем более трогать не нужно.

Секунда проходит, за ней другая и третья; Джо едва вспоминает что такое дышать и поднимает взгляд на прозрачное, бездонное небо: ни звезды и ни облачка, только кружится голова, будто вот-вот взорвётся мигренью, лопнет перезрелой ягодой с больной, воспалённой начинкой. Рука будто сама собой тянется в нагрудный карман кожанки и, тряхнув оранжевым пластиковым бочонком, ссыпает пару таблеток прямиком в жадно раскрытый рот.

— вы же не против, дядя?

сердце бешено колотится в груди, удар за ударом заглушая шум и голоса вокруг. виски сдавлены тупой болью, а перед глазами пелена. она оказывается одна в этой темноте, среди размытых фигур, глумящихся над тем, как бездумно и напористо она предлагала своё лицо, тело и душу, полагая, что этого достаточно. шухуа просто пыталась выжить так, как умела.

стервятники жадно раздирают плоть, оголяя кости. их аппетит ненасытен, жаждущий не меньше, чем всего. острый клюв проберётся в самую глубину, будто намереваясь добраться до души. они безжалостны ко всему, что не касается их выгоды, а судьбы тех, кто не может удовлетворить их потребности, им безразличны.

— мы вынуждены расторгнуть контракт. все обязательства перед вами агентство выполнит, вы получите свой гонорар в полном объёме, но на этом всё, группа прекращает своё существование. — она видит лишь спину менеджера, слышит безразличие в его голосе, оглушающий приговором. глухо в стороне ноет ёна, повторяющая одни и те же слова: «моя жизнь кончена».
—  но куда мы пойдем? вы отбираете у нас всё! — сдавленный голос суджин, как глухой крик в пустоту.

моя жизнь кончена — её глухой крик в пустоту.

сколько она стоит? сколько он заплатит за неё?

всё в этой жизни имеет свою цену, всё продаётся. другой вопрос — в чём будет измеряться эта цена: пачкой грязных купюр или даже самой жизнью, душой? всё это она уже пережила, стоя на большой сцене, разменивая себя на всеобщее признание и любовь публики, свет софитов и блеск роскошной жизни, к которой успела прикоснуться и даже привыкнуть — именно столько она стоила, будучи согласной молчать и делать то, что говорят. теперь ровным счётом она не стоила и гроша. с тех пор мало что изменилось, за исключением того, что те, кто ещё недавно кричал во весь голос её имя и жаждал хотя бы взаимного взгляда, не то чтобы прикоснуться, забыли о существовании е шухуа. но на замену им пришли воняющие перегаром извращенцы. тоже своего рода публика.... куда падать ещё ниже?

так сколько они предложат за неё?

ком обжигает на пути где-то между грудью и глоткой. тянет блевать от того, насколько униженной и грязной она себя сейчас ощущала рядом с ним, пропускает вдох, зажмуривая глаза. отчаянно хотелось содрать эту грязь с себя вместе с кожей, до белеющих костяшек пальцев, впивающихся в мягкую сидушку бархатного дивана. шухуа не оборачивается в сторону джуёна, боится посмотреть ему в глаза, разбиться снова о ложные надежды, старательно забивая злобу как можно глубже. злость к самой себе за собственную наивность.

приходит в себя только тогда, когда крепкая хватка выдёргивает прочь. ноги заплетаются в попытках успевать за джуёном. шум музыки звучит всё более глухо по мере того, как они оказываются в пустом коридоре, но даже здесь басы ощутимо пробивают по самой голове, заставляют очнуться. шухуа предпринимает попытку вырваться, но пальцы сильнее сжимают кисть руки. шухуа знала  куда ведёт этот коридор, о существовании комнаты, которую предлагали гостям. понимала, куда он её ведёт. понимала, зачем.

— пусти меня! — шипит сквозь зубы, упираясь, но только усугубляет ситуацию. высокий каблук играет с ней в злую шутку, из-за чего пару раз шу спотыкается — те самые белые туфли, как символ её собственного провала. очередного провала, судя по всему. предпринимает очередную попытку, обессиленно ударяя пару раз по его руке, но джуён игнорирует. не оставляет ни шанса на сопротивление, заталкивая внутрь комнаты.

клетка захлопывается, оставляя птичку вне воли.   

шухуа падает на мягкую кровать, вульгарно застеленную шелковым покрывалом. мерзко. отвратительно. снова приходится перебороть себя чтобы сдержать порывы тошноты от осознания, где она находится и что происходило здесь, прямо на этой кровати. тусклый свет мешает разглядеть лицо джуёна. мешает разглядеть в его глазах хоть что-то — правду.

сколько?

шухуа смотрит на джуёна взглядом полным гнева и обиды. доверие разбивается на крошечные осколки с треском осыпаясь под ногами.

— я ничего им не должна! — огрызается, желая дать отпор, доказать, что она не жертва, не беззащитна. 

должна как минимум собственную жизнь в покорном молчании и страхе оказаться дохлым вонючим телом, если только попробует проболтаться.

всё это ложь. такая же ложь, как и доктор ли джуён, к которому по роковому стечению обстоятельств она попала на приём, жалуясь на постоянные головные боли и бессонницы. в какой-то момент он сам стал причиной её бессонных ночей — бесконечные переписки в мессенджерах и глупые тёплые улыбки от каждого уведомления о его сообщении. красивый и приятный молодой человек, пригласивший выпить кофе и прогуляться в парке, словно ему совсем нечего скрывать. он был с ней так добр и внимателен, намеренно заставляя верить в ложную надежду на что-то хорошее в её жизни. образ человека, ставший в этой тьме для неё маяком, постепенно мерк, смешиваясь с пылью вокруг и душным воздухом этой ужасной комнаты. он был такой же ироничной шуткой судьбы, как и всё, к чему стремилась е шухуа. того человека, в которого она впервые за долгое время хотела поверить, в ком, казалось, нашла свою тихую безопасную гавань — не существовало.

поправляя спадающую лямку топа, она смущённо натягивает ткань короткой юбки ниже, будто это вернёт ей прежний невинный вид, в котором она всегда перед ним представала. будто она ни о чём не врала. будто никогда себя не продавала.

шухуа осторожно встаёт на ноги, не позволяя себя рухнуть вниз и не отводить от него взгляда ни на мгновение.

— я знаю, что это за люди. а ты видимо тоже? всё это время ты знал и продолжал играть передо мной того, кем не являешься. ты называешь этого ублюдка дядей! как ты смеешь меня покупать, будто я вещь?! — тон повышается по мере того, как вскипает разум.
[indent]
— я же верила тебе, а ты такой же как и они... — сжимает крепко пальцы в кулаках. ногти впиваются в кожу до боли, помогая удерживать рассудок от падения в пучину гнева, — выпусти меня отсюда и только попробуй тронуть! — сама не замечает как снова начинает кричать.