Мужчина берет в руки чайник и медленно, не позволяя ни одной капле драгоценного напитка пролиться зря, чувствуя приятный, несколько необычный для простого обывателя аромат "Гёкуро", наполняет пиалу, а затем вздыхает облегченно.
Главное при заваривании этого чая - не сделать воду как слишком прохладной, не позволяющей листам раскрыться, так и слишком горячей, ведь чем горячее вода в чайнике, тем более горьким становится этот чай.
Наверное, его детство было именно таким: приемные родители - настоящих родителей Сэнго не знает до сих пор - не смогли его бросить, несмотря на то, что у них уже было двое сыновей, которых надо ещё вырасти и пристроить; приемные родители позволили ему обучаться наравне со своими сыновьями, которые грезили о том, чтобы стать самураями и принести честь как своему дому, так и дому того господина, которому будут служить; приемные родители предоставили ему большую свободу в обучении, подумав, что, раз самый младшенький из детей, этот "Сэнго-дурачок", часто сидит в стороне на занятиях по кэндзюцу, просто наблюдая за тем, как тренируются братья, и изредка присоединяясь к ним, чтобы оказаться поваленным на землю очередным ударом, пусть он сам решает, чем хочет заниматься, все равно он младший в семье...
На него не возлагали больших надежд и таким образом сняли с его плеч огромный груз ответственности перед семьёй.
Это было лучшее решение, которое принимали родители.
Большую часть своего времени Сэнго проводил либо в кузнице, буквально замучивая главного кузнеца вопросами о том, как создаётся оружие, как его длина, вес, форма и материалы влияют на его характеристики в реальном бою, либо на природе, не только наблюдая за тем, по каким законам она существует, но и просто исследуя остров Ясиори, где неподалеку от деревни находилось скромное поместье семьи Мурамаса...
Именно тогда Сэнго, будучи подростком, нашел заброшенные руины, которые идеально подходили для самостоятельных тренировок. И именно тогда Сэнго начал учиться изготавливать мечи, запомнив слова кузнеца о том, что меч - продолжение руки любого воина.
Не существует одинаковых камней. Не существует одинаковых людей. Значит, и одинакового оружия, сделанного под копирку, быть не должно - у каждого свой путь и свое оружие.
Сэнго опускает взгляд на свой клинок, лежащий неподалеку от него на полу, спрятанный в простых, но изящных, украшенных незамысловатым узором ножнах, и усмехается, думая о том, что ему ни разу не довелось проливать чужую кровь по-настоящему. Поэтому, наверное, его прозвали "дурачком" в детстве - он соглашался тренироваться только на деревянном оружии, а когда дело доходило до настоящего, холодного оружия, он успевал вскрикнуть "Сдаюсь!" до того, как чужая сталь успевала его коснуться и испробовать его крови - Масамунэ, кузнец, у которого он обучался, всегда говорил, что металл оружия, особенно тот, что прошел через множество сражений и испил много крови, имеет свою душу, свою волю, свою жажду, которую необходимо утолять, и мальчишка, который превратился вначале в юношу, а потом во взрослого мужчину, предпочитал "держать свой клинок на здоровой диете", если избежать ранений противника не удавалось.
Многие говорили, что он, сдаваясь, когда становилось понятно, что ему не победить, позорит честь самурая. Однако каждое такое поражение позволяло ему получить бесценный опыт и научиться чему-то новому у своих противников, к которым, усовершенствовав свои навыки, приходил за реваншем, а уходил победителем.
Вода камень точит, придавая ему нужную форму.
Пока братья добивались успехов на государственной службе, а один из них даже успел заполучить Глаз Бога, Сэнго вначале странствовал на протяжении семнадцати лет, объехав не только Инадзуму, но и ближайшие регионы, в частности Ли Юэ. Но после каждого сражения, будь то очередное поражение или заслуженная долгим и упорным трудом победа, мужчина возвращался на Ясиори, оставаясь верен отчему дому.
Последующие несколько лет Сэнго спокойно жил на Ясиори, переняв от своего наставника кузницу, сдав "экзамен", выковав собственный, подходящий только ему клинок, получивший имя Кусанаги (Скашивающий Траву Меч), и занявшись изготовлением собственных клинков - невероятно острых и жаждущих крови, следуя заветам наставникам.
А затем началась Охота на Глаза Бога и гражданская война.
Кто-то однажды сказал, что у войны взгляд Медузы Горгоны — кто однажды заглянул ей в лицо, тот уже не в силах отвести глаз... Сэнго тоже не смог. Да и как это возможно, если один брат погиб, отказавшись отдавать Глаз Бога властям, второй брат слепой следует за Архонтом, полагая, что таким образом помогает людям, но не видит, как многие становятся жертвами божественного всевластия, а представители Ватацуми волей-неволей поспособствовали тому, чтобы Ясиори опустел в результате внезапно появившейся болезни?..
Мужчина наконец прикоснулся к пиале, поднеся её к губам и наконец пробуя чай на вкус, а затем слабо усмехаясь. Если его поймают, ему действительно будет жаль, что он не увидит, как на лице его жены, отправленной на территорию Наруками под другой фамилией, со временем появляются морщинки, а его дети вырастают и становятся достойными людьми... Но так у него - и у всей Инадзумы - будет шанс на лучшее будущее.
И, если он когда-нибудь доберется до бога, хотя бы до той, что правит Инадзумой, руководствуясь холодным рассудком, словно машина, то обязательно её спросит кое о чем.
"Ты когда-нибудь... Ты когда-нибудь терял себя, а потом находил занятым тренировками до самого восхода солнца? Ты когда-нибудь проливал слёзы по тем, кто сделал тебя сильнее? Ты когда-нибудь испытывал чувство близости к своему противнику в битве не на жизнь, а на смерть? Ты когда-нибудь..."
- Хотя ладно, не бери в голову. Ты ведь даже не понимаешь, о чем я говорю, не так ли?.. - бормочет себе под нос Мурамаса, смотря в окно своего действительно скромного убежища, из которого открывается чудный вид на горный склон и на заброшенную деревню вдали, за которой его люди ведут наблюдение - прохождение через деревню оказалось для нескольких мирных членов организации слишком опасным.
Он любит людей. И он никогда не проиграет тому, кто с такой легкостью растапливает простые человеческие мечты и желания.

Для всех народов этого мира, не утративших ещё здравый смысл, дети – это будущее. Даже во время войны они делали всё, чтобы детей по возможности как можно меньше затронули реки крови, что в те годы лилась куда чаще, чем вода. Смотреть в глаза детям было тяжелее, чем взрослым. Сообщить жене, что её супруг никогда не вернётся, невозможно без комка в горле и смёрзшегося сердца, потому что, если позволить ему чувствовать, оно разорвётся. Но девочка закапывала что-то в землю на поляне между лесом и домом, и, когда её спросили, во что она играет - ответила, что хоронит маленького брата… хоронит, потому что и отец, и мать погибли в битве, а у неё самой не хватило сил, чтобы заработать достаточно и прокормить младшего. И по впалым бледным щекам понимаешь, что ей самой осталось не так уж много, если не произойдёт чудо.
Воду принято считать ласковой и мягкой стихией, но ни у кого не повернулся бы язык сказать подобное в тот день. Огромные сгустки воды ливнем падали на деревню, пробивали крыши домов и переламывали стволы деревьев как тростинки. Один такой с лёгкостью мог убить человека. Двое, мальчик и девочка, стояли, обнявшись, и беспомощно ждали смерти. Они зажмурились, чтобы было не так страшно, и вцепились друг в друга так, что, казалось, не смогут оторваться, даже если им вдруг сказать, что опасность миновала. Неумолимая тень очередного снаряда накрыла их, и, хотя они не могли её видеть, но слышали звук, они уже научились их отличать. Что успели подумать бедняжки в эти последние секунды? Но смерть не коснулась их. И, когда они это осознали, то посмотрели вверх. Высоко над их головами, преграждая путь любой беде, мерцал яшмовый щит Властелина Камня.
Даже разбойники в Ли Юэ могли пощадить малышей. Это было что-то вроде негласного табу.Более того, некоторые из них даже брались проследить, чтобы дитя добралось до родного города или деревни в целости и сохранности. У многих из них имелись собственные семьи. И у кого же теперь поднялась рука?
Дожидаясь визита Предвестницы, Чжунли собирал информацию, насколько мог. Он говорил с пострадавшими семьями и с торговцами, доставившими новости из Мондштадта о том, что там тоже такое бедствие. Но никто не знал ничего наверняка. Досадно, ведь Чжунли привык быть полезным, и на момент визита Арлекино он хотел бы предоставить ей хоть какие-то сведения. Что же, не всегда всё получается так, как хотелось бы, к сожалению. А, между тем, скоро она уже прибудет, и пора бы отправляться в порт встречать её.

Каждый герой, считающий своей миссией борьбу со злом, уверен, что сможет победить. Он идёт по озарённому солнечным светом пути, уверенный, что видит цель, пусть и далёкую, но вполне реальную. Однажды непременно наступит мир и покой. Однажды каждый сможет вложить клинок в ножны, повесить на стену как трофей и забыть о днях сражений, наслаждаясь благополучием и счастьем с родными и друзьями.
Но истина в том, что зло невозможно искоренить, если только не изменить самые основы миропорядка, то, что не под силу даже богам. На смену одному всегда приходит другое. Более того, его даже невозможно бесследно уничтожить. Исковерканная земля, отравленная неисцелимым ядом, лишённая возможности плодоносить, навсегда утратившая надежду снова обрести жизнь, кричит от боли. Кости тех, кто покоится в глубине, вопиют о возмездии. Некоторые следы ещё более вещественные – расколотые горы, вздыбленный силами, превосходящими смертное разумение, или, наоборот, затопленный ланшафт. Заметённая снегом равнина там, где раньше был цветущий город, или острова на том месте, где раньше лишь катились волны.
Зло всегда вернётся, и, повергнув одну из его форм, ты непременно навлечёшь на себя другую. Всё на свете циклично, всё повторяется, особенно если человечество не усваивает уроки. И не всегда зло принимает облик чудовища. Оно гнездится куда глубже, и даже самые благие намерения могут привести к катастрофическому результату.
Но хуже всего – когда злом оборачивается добро, сделанное от чистого сердца.
Аждаха, молодой дракон, когда-то с таким любопытством изучавший всё вокруг себя, прекрасный друг и собеседник, тот, кто всегда поймёт и поддержит, был заточён под землёй. Это было вынужденное решение, правильное но оттого не менее тяжёлое. Чувство вины всегда лежало неискупимым грузом на сердце Моракса - увы, но даже камень способен чувствовать.
И теперь он шагал по тропинке, ведущей к древу, чтобы своими глазами убедиться – внутри больше никого нет. Он ещё сам не до конца определился, как поступить. Конечно, необходимо снова запечатать Аждаху, но ничто не происходит случайно. Нужно лишь понять, для чего случается то или иное событие, и, насколько бы сокрушительным и мрачным оно ни казалось - тернистый путь порой ведёт к светлому будущему, как нынешнее изобилие и гармония гавани Ли Юэ куплены кровью, пролитыми на Войне Архонтов. Там, где пали поверженные воины, выросли деревья и цветы. Значит, и его давний друг оказался на свободе не просто так. Это даже любопытно – какие хитросплетения судьбы их ожидают дальше. Неужели у них наконец-то появилась надежда?
Обойдя дерево, Моракс направился дальше по слабым, едва заметным даже для обладателя Глаза Бога элементальным следам гео. И очень скоро его внимание привлекли звуки драки. А ещё – аура, окружавшая маленькую девочку, что внезапно очутилась в самой гуще сражения. Будучи знакомым с такими детьми, как Кли из Мондштадта, Моракс знал, что судить по внешности не стоит, но этот ребёнок казался особенным даже по его меркам. Поэтому, подавив свой первый вполне естественный порыв броситься вперёд и защитить её, он остановился, чтобы понаблюдать.

После всегда тёплого Ли Юэ к такому климату нужно привыкнуть. Конечно, там тоже выпадали снега, но чаще всего - в горах, а гавань всегда оставалась гостеприимной и приветливой, и море никогда не замерзало до сплошной ледяной глади. И никогда там не бывало настолько сильных морозов. Студёный ветер мог пробрать до костей неосторожного путника, не удосужившегося одеться достаточно тепло. Кажется, здесь даже ходили поверья, что духи холода могли заменить человеческое сердце на хрустальный осколок. Неприветливые деревья напоминали те, что в страшных историях зловеще скалятся дуплами-клыкастыми пастями в ночной темноте и тянут кривые загребущие ветви-лапы к любому, кто окажется близко. При свете дня их истинная натура словно бы затаилась, следя недобрым взглядом за мужчиной, идущим по лесу. Он, однако, ничего не замечал, или, точнее, нарочно игнорировал, отнюдь не отличаясь ни повышенной мнительностью, ни беззащитностью. Этот человек предпочитал всегда решать проблемы по мере их поступления, и жизнь столько раз сталкивала его со вполне настоящими монстрами, невообразимыми для нормальный, здоровый фантазии, что не ему бояться теней и местных баек.
А человек ли? Что-то в его походке и осанке заставляло в этом сомневаться. Да и одежда, слишком лёгкая для местных температур, наводила на дополнительные вопросы. Он как будто совершенно не чувствовал губительные морозы, и, прикоснувшись к нему, можно было уловить, что тело источает приятное тепло. Странный незнакомец вполне мог согреть не только себя, но и того, кто рядом. Могло бы даже возникнуть предположение о Пиро Глазе Бога, но нет, как ни приглядывайся, его Глаз Бога вообще отсутствовал.
Тропинка петляла словно бы без конкретного направления, как будто воля самого леса пыталась запутать незваного гостя. Как притаившийся голодный зверь, приманивающий лакомую жертву поближе. Он умел ждать, уподобляясь пауку, сидящему неподвижно в ожидании глупой мухи. Но продолжающего идти вперёд мужчину ничего не настораживало. И воистину что-то в нём было такое, что любой кошмар как следует призадумается, прежде чем связаться с ним. Как говорится, шагая долиной смертной тени, не убоюсь зла, ведь нет никого хуже меня во всей долине.
Движение впереди привлекло его внимание. Маленький рыжеволосый мальчик пробирался куда-то весьма целеустремлённо, будто знал что-то, никому более не известное. Мужчина сделал шаг назад, но мальчик его пока ещё не видел. Возможно, он бы не стал выдавать себя, просто приглядев за ребёнком со стороны, как часто делал у себя на родине, но тут одна из ледяных глыб пошевелилась, выдавая, что никакой это не элемент ландшафта, а самый настоящий монстр. В сравнении с ним даже взрослый казался миниатюрным и хрупким, а парнишку тварь могла раздавить походя. И уже замахнулась безобразной лапой, но траекторию движения ей преградило копьё.
Когти безвредно и разочарованно даже лязгнули о металл, и тварь в лёгкой растерянности, застигнутая врасплох, качнулась назад. Мужчина провернул копье в ладони и, не давая ей опомниться, атаковал сам. Он двигался быстрее и наносил удары точнее, чем простой смертный. Кроме того, некоторые его приёмы обращения с копьём можно было назвать несколько нетривиальными. Оно так и летало по прихоти его ловких рук, рассекая морозный воздух, выписывая золотистые узоры, нарушая законы логики и гравитации. Завораживающе красивый и откровенно смертоносный танец. Лёд, что толстой многослойной бронёй покрывал громоздкое тело монстра, крошился и разлетался в стороны, как тончайшее стекло или хрусталь.

Каждый герой, считающий своей миссией борьбу со злом, уверен, что сможет победить. Он идёт по озарённому солнечным светом пути, уверенный, что видит цель, пусть и далёкую, но вполне реальную. Однажды непременно наступит мир и покой. Однажды каждый сможет вложить клинок в ножны, повесить на стену как трофей и забыть о днях сражений, наслаждаясь благополучием и счастьем с родными и друзьями.
Но истина в том, что зло невозможно искоренить, если только не изменить самые основы миропорядка, то, что не под силу даже богам. На смену одному всегда приходит другое. Более того, его даже невозможно бесследно уничтожить. Исковерканная земля, отравленная неисцелимым ядом, лишённая возможности плодоносить, навсегда утратившая надежду снова обрести жизнь, кричит от боли. Кости тех, кто покоится в глубине, вопиют о возмездии. Некоторые следы ещё более вещественные – расколотые горы, вздыбленный силами, превосходящими смертное разумение, или, наоборот, затопленный ланшафт. Заметённая снегом равнина там, где раньше был цветущий город, или острова на том месте, где раньше лишь катились волны.
Зло всегда вернётся, и, повергнув одну из его форм, ты непременно навлечёшь на себя другую. Всё на свете циклично, всё повторяется, особенно если человечество не усваивает уроки. И не всегда зло принимает облик чудовища. Оно гнездится куда глубже, и даже самые благие намерения могут привести к катастрофическому результату.
Но хуже всего – когда злом оборачивается добро, сделанное от чистого сердца.
Аждаха, молодой дракон, когда-то с таким любопытством изучавший всё вокруг себя, прекрасный друг и собеседник, тот, кто всегда поймёт и поддержит, был заточён под землёй. Это было вынужденное решение, правильное но оттого не менее тяжёлое. Чувство вины всегда лежало неискупимым грузом на сердце Моракса - увы, но даже камень способен чувствовать.
И теперь он шагал по тропинке, ведущей к древу, чтобы своими глазами убедиться – внутри больше никого нет. Он ещё сам не до конца определился, как поступить. Конечно, необходимо снова запечатать Аждаху, но ничто не происходит случайно. Нужно лишь понять, для чего случается то или иное событие, и, насколько бы сокрушительным и мрачным оно ни казалось - тернистый путь порой ведёт к светлому будущему, как нынешнее изобилие и гармония гавани Ли Юэ куплены кровью, пролитыми на Войне Архонтов. Там, где пали поверженные воины, выросли деревья и цветы. Значит, и его давний друг оказался на свободе не просто так. Это даже любопытно – какие хитросплетения судьбы их ожидают дальше. Неужели у них наконец-то появилась надежда?
Обойдя дерево, Моракс направился дальше по слабым, едва заметным даже для обладателя Глаза Бога элементальным следам гео. И очень скоро его внимание привлекли звуки драки. А ещё – аура, окружавшая маленькую девочку, что внезапно очутилась в самой гуще сражения. Будучи знакомым с такими детьми, как Кли из Мондштадта, Моракс знал, что судить по внешности не стоит, но этот ребёнок казался особенным даже по его меркам. Поэтому, подавив свой первый вполне естественный порыв броситься вперёд и защитить её, он остановился, чтобы понаблюдать.

Прежде, чем выйти в зал и занять своё почётное место, Фурина осторожно выглянула наружу, окидывая взглядом собравшуюся публику. Ох, как же их много! Это ещё хуже, чем её церемония представления. Там ей просто нужно было поприветствовать людей, и то она едва не провалилась с таким оглушительным треском, что возложенная на её плечи миссия могла закончиться, едва начавшись. А здесь ей нужно будет показать свою квалификацию в том, в чём она ничего не смыслит. Вот бы можно было просто спрятаться за широкую спину месье Нёвиллета и остаться там до конца заседания! Но увы, место верховного судьи даже не близко к ней. Да и не может она выказывать неуверенность, только не теперь, когда так далеко уже зашла.
Казалось бы, любой бы не отказался подняться на её сверкающий трон. Окунуться в её статус, роскошь, богатство. Но, знаете ли, никому не пожелаешь сразу с порога очутиться перед строгой необходимостью показывать профессиональный уровень там, где она впервые все увидит.
Фурина неслышно, словно боясь разбудить ребёнка или спугнуть бабочку, отступила назад и поправила перед зеркалом шляпку. Ну, кажется, всё в порядке, по крайней мере выглядит она вполне прилично. Неподобающим или неопрятным обликом предстоящее священнодействие не опозорит.
Что же ей делать? Осыпать подозреваемого градом наводящих вопросов, благодаря которым он рано или поздно проговорится, если виновен? Или же, наоборот, предоставить действовать господину юдексу, лишь иногда вставляя глубокомысленные фразы?
Высоко вздёрнув подбородок и стремясь чеканить каблучками уверенный шаг, она наконец вышла к народу и с улыбкой даровала им приветственный реверанс – церемонно, это каким-то образом сразу было у неё в крови. Хорошие манеры и представление о том, как вести себя в обществе. Спасибо, «вторая я» из зеркала, по крайней мере ей нужно учиться не совсем уж с нуля.
- Сегодня мы собрались здесь ради того, чтобы восторжествовала справедливость, и только справедливость. Пусть невиновные торжествуют, а преступник будет наказан!
Речь у неё лилась сама с собой, и вполне бодро, звонкий голос разносился на весь зал. Фурина сама не до конца понимала, что несёт, но именно она положила начало разбирательству. Один молодой человек украл у другого наследство отца, воспользовавшись доверчивостью брата и тем, что тот не разбирался юридических тонкостях. По закону старший не сделал ничего предосудительного, формально все было на своих местах, все необходимые бумаги подписаны, но друзья младшего надоумили того всё-таки обратиться в суд.
Когда трость господина Нёвиллета, такого солидного, представительного, сурового и торжественного - да, Фурина была от него в восторге, как маленькая девочка, хотя и боялась больше всего именно его, что он быстрее всех её раскроет, - ударила в пол, и он огласил свой вердикт, спустя несколько минут подтверждённый Оратрис, Фурина едва слышно выдохнула. И, хотя она выходила с гордо поднятой головой и идеально прямой спиной, сразу, как только множество взглядов перестали провожать её, у Гидро Архонта подогнулись колени. А ведь ещё предстояло официальное чаепитие с гостями.
И она пошла распорядиться насчёт пирожных и напитков. Здесь Фурина чувствовала себя гораздо больше в своей стезе, поэтому позволила себе быть немного более естественной. Скоро она уже щебетала как ни в чем не бывало о погоде и моде, в роли радушной хозяйки прохаживаясь от одной группки именитых гостей к другой.

Главным вопросом Альхайтама во всём происходящем было вполне очевидное – что именно он здесь делает. Конечно, вполне понятно, что мудрецы выбрали того, кому могут доверять, но неужели не нашлось кандидатуры лучше? Почему здесь, например, не Сайно с его матрами? Почему не эти неугомонные исследователи, которых хлебом не корми – дай поставить какой-нибудь эксперимент на свежем воздухе? Вот и прогулялись бы, может быть, часть дури из голов бы выветрилась. Альхайтам, само собой, давно уже привык, что большинство людей в голову только едят, не используя полный её потенциал, но не настолько же. Больше всего его удивляло каждый раз то, как они вообще раз за разом экзамены сдают. Ведь по впечатлениям у них в одно ухо влетает, в другое вылетает. Совсем как у Кавеха.
Ещё и с этим человеком. Нет, нельзя сказать, чтобы он плохо относился к Джохару, но их отношения никак нельзя было назвать простыми. А теперь они пробираются сквозь пышную, даже слишком пышную на его вкус, растительность вместе, перебираются через исполинские стволы поваленных деревьев, пытаются не запутаться в лианах и не наступить на те грибы, что лопаются с глухим хлопком и оставляют в воздухе облачка галлюциногенных спор. Золотистые четырёхлистники облегчают путешествие, но ненамного, потому что можно приземлиться ровно на голову хиличурлу. Или оказаться на горе, с которой не сразу сообразишь, как слезать. А один из них располагался, как выяснилось, аккурат над озером, и не именовать бы им обоим незапланированного купания, если бы они вовремя не уцепились за другой.
Самое плохое, пожалуй, состояло в том, что они не знали, где именно искать, да и что искать, пожалуй, тоже. Потому что никто не мог дать точного описания того, как выглядит рог, а полагаться на мифы и легенды – сомнительная затея. Этим сказитель им только дай волю, и у них будут руинные охотники там, где нет никого опаснее слаймов. Всё остальное, как пить дать, они приукрашивают не в меньшей степени. Кроме того, они никогда не могли договориться между собой, и у каждого историка события были описаны по-другому. Даже те из них, кому удавалось избежать оценки или личного отношения, всё равно не могли излагать достаточно объективно.
- Единственная надёжная зацепка, которая у нас есть – это что из рога постоянно льётся нектар изобилия, благодаря которому всё вокруг начинает «торжествовать праздник жизни». Потому, если вы, коллега, увидите, например, персики зайтун размером с мою голову и в количестве, в котором они обычно не растут - мы на верном пути.
Это Альхайтам сказал ещё в самом начале, но пока что ничего подобного им на глаза не попадалось. Он уже начинал чувствовать себя как идиот, а это ощущение он крайне не любил. Усугублялось оно благодаря тому, что ему доверили руководство этой экспедицией. И никого, кроме Джохара, он с собой не взял, потому что ему велели соблюдать секретность. Иначе говоря, за провал будет ответственен он, и только он. Возможно, стоило сказать уважаемым господам мудрецам, чтобы оторвали седалища от удобных кресел и отправлялись в глушь сами, но Альхайтам сдержался. Теперь не понимал, почему.

В воздухе нависала влажная и душная тяжесть, такая, что даже видавшая виды генерал невольно поёжилась. Ей было не по себе. Она могла сражаться с любым противником из плоти и крови, но что противопоставить стихии? Уму непостижимо, что есть вещи, которые не может контролировать даже госпожа сёгун.
Набрякшие зловещей чернотой тучи висели над головами генерала и людей, кажущихся на их фоне крохотными и незначительными - так, что, казалось, в любой момент безжалостно обрушат все небесные кары. Если бы всё обстояло как обычно, она бы не беспокоилась, ведь молния не может поразить её, верную слугу Архонта. Увы, но элемент уже доказал, что не подчиняется никому. Более того, он вёл себя так, словно сам для себя являлся загадкой. Абсолютно непредсказуемо, без какой-либо логики.
Это нельзя оставить так просто, и поэтому она здесь. Здесь, в забытой богами глуши, где живут только рыбаки да охотники. И эта несчастная деревня… Сара бы сказала, что знавала лучшие времена, но очевидно, что никогда её состояние не годилось под определение «процветающего». Здесь годами едва сводили концы с концами, и все, у кого имелось хоть какое-то образование и перспективы, уже давно уехали в столицу. Но бросать тех, кто остался, нельзя. Хотя у Сары не пропадало ощущение, что она рискует своими солдатами. Неприветливый ландшафт, на первый взгляд такой же, как всегда, только разве что более холодный и мрачный, словно краски выкрутили в минор, вызывал у неё ассоциации с полем боя, где все условия в пользу противника.
- Следуйте за мной и смотрите в оба. Никакой самодеятельности.
Она старалась говорить как можно более уверенно, показывая, что подчинённые могут положиться на неё в той же степени, как она – на них. Но сосущий под ложечкой страх, что она ведёт их в ловушку, не проходил.

Бумаг в последнее время стало даже слишком много, но Альхайтам, пожалуй, был этому рад. Это отвлекало. Занимаясь долгой рутинной работой, он забывал о том, что творилось вокруг. Что коллега, с которым он вчера обедал и обсуждал новый философский трактат «О природе богов», сегодня уже мёртв. Что девушка, на прошлой неделе щебетавшая о том, что прочла всё доступное о Малой властительнице Кусанали и хотела бы с ней встретиться, и вовсе просто исчезла бесследно, а каждый, кого ни спроси, притворялся, будто её и не было никогда. Что недавно он выводил из города закоулками да задворками, будто крадущиеся воры, знакомого учёного, прижимавшего к груди собственное собрание сочинений из трёх томов, которые тоже попали в список непригодных для чтения.
Удивительно, что его самого пока ещё ни за что не схватили, ведь он был почти уверен, что по крайней мере несколько раз оказался в опасной близости от черты, если и вовсе не перешёл её. Может быть, мудрецы не заметили. А, может, закрыли на это глаза, так как он Академии был пока что полезен в живом виде.
Как будто он их дрессированный питомец, обязанный прыгать по команде.
Библиотека часто превращалась в его кабинет, и гораздо более удобный, чем его настоящий кабинет. Но сегодня Альхайтам решил в кои-то веки поработать в нём. Тяготил вид огромного полупустого помещения Дома Даэны. Стало меньше не только людей, но и фолиантов, каждый день всё больше и больше литературных достояний как старины, так и современности не проходили проверку и покидали уютные полки. Как будто мудрецы хотели искоренить все упоминания о том, что раньше люди жили и мыслили свободно, и никто не ограничивал область их исследований, не диктовал, что и как писать. Поэтому в библиотеку Альхайтам попал не раньше, чем решил взять перерыв – глаза начали болеть.
Кажется, ему следовало прийти раньше.
- Доброго вам дня, могу ли я чем-нибудь помочь? – делая несколько быстрых шагов к гостье, осведомляется Альхайтам. Возможно, следовало бы в первую очередь спросить, в порядке ли она, но он решил не заострять на этом внимание, притворившись, будто ничего не видел.
Краткий миг – и он узнаёт эту женщину в лицо. Имени вспомнить не может, что крайне досадно. И не потому, что секретарь должен знать всех в Академии, но конкретно он, Альхайтам, считает себя обязанным. Его ответственность. Он даже замялся, не зная, спросить ли напрямую, без обиняков, или сначала посмотреть, узнает ли его она. Если нет, то можно заново познакомиться.

Пост за другого персонажа.

Воспаленный разум метался в черепной коробке...
...внутренности горели, словно их раз за разом облизывали языки непроглядно черного, истекающего ядом, пламени...
Дракон безмолвно метался в глубине собственного естества, что стало для него клеткой. Хотелось кричать...рычать...срывать голос до хрипа, но из распахнутой пасти не вылетало ни звука. Он онемел? Или оглох?...ослеп? Все вокруг было как в тумане. Тяжелом таком, вязком смоге...Мгла, через которую не видно света звезд...
Двалин не осознавал себя самого, не чувствовал сути, в голове стоял только лишь какой-то невнятный гул. И только лишь изредка он мог расслышать шепот слов. Это был не его голос, он пришел из-вне, врос под чешую, просочился в каждую жилку и теперь словно пульсировал в венах.
Заставлял ненавидеть! Играл на тонких струнах затаенной обиды.
Предательство...о, да...он с трудом вспоминал, что его предали...Но он не помнил лиц, не помнил городов и стран, не помнил минут и веков. Сколько времени прошло? Он не знал совершенно.
Дракон был безумен и отброшен на задворки мира. Так ему казалось.
Но он смог, разжал клешни боли, что сковывали его физическую оболочку и бросил себя вперед, рухнул в потоки ветра, что подхватили его, не позволили снова упасть. Гладили. Старались успокоить. Убаюкать.
Несколько пар крыльев хаотично дрогнули. Хлопнули. Рождая очередной поток ветра. Но на этот раз не такой добрый и нежный, а дикий, болезный, вздымающий стену пыли, вырывающий деревья и кусты с корнями. И ничего не могло его остановить.
Где-то там, на краю горизонта, раскинулся город. Двалин не видел его. Он помнил белые лопасти мельниц. Помнил их мерное, практически медитативное, поскрипывание. Острая вспышка в мозгу словно осветила очередной осколок воспоминания: цветы...там было много цветов. А еще смех. Смеялись над ним?
"Да..."
Ответило что-то сидящее внутри небесного змея. И снова всплеск ярости и острое желание уничтожить источник этих ранящих воспоминаний.

Один круг, второй.
На поверхности озера, словно в искаженном зеркале, отражается титанический крылатый силуэт. Горизонт все так же непрогляден. Город мельниц словно на блюде. Вот он - пир для дракона. И ничего не в силах его остановить.
Где-то рухнули стены, осыпались башни, словно до этого были построены на песке, ураган окрасился в красное, словно кровавые капли, брызнула во все стороны черепица с крыш домов, обломались белые крылья ветряков.
Очередной рывок вперед и плывущий взгляд Двалина наталкивается на огромную крылатую статую, что тянет к нему руки. В мольбе? Или, напротив, стараясь преградить путь?
Хотелось впиться в нее острыми, как бритвы когтями, разорвать и стереть в мелкую крошку. Пустить по ветру.
Но в какой-то миг острая боль отступает и дракон ощущает, что он устал. Смертельно.
Нет, сейчас не время сокрушать старого...врага? Стирать с лица земли его величественный образ.
Вернуться.
Туда где тихо, где спокойно, где ветер стоит невидимой стеной, надежно укутывая логово. Забыться тяжелым сном. Не видеть, не слышать, не чувствовать. Раствориться.

Оставив за спиной потрепанный город, повелитель небес уносится прочь. Летит мимо гор, на склонах которых рассыпались белые лилии Сицилии, которые напоминают Двалину золотые звездочки...это он помнил. Почему?

Башня, что некогда была символом величия, а ныне прибывала в запустении, приняла в свое лоно своего нового хозяина.
Света было не много, он весь остался там, под куполом. Многокрылый грузно опустился на пол, под массивными лапами захрустели старые черепки... обломки... кости павших героев древности, что сражались с чудовищами минувшего. В воздух поднялись облачка пыли.
Коснувшись плечом остова колонны, ящер изменился. Уменьшился. Потерял свои крылья. Когти. Но не потерял то, что отравляло его изнутри. Иногда он даже понимал, что что-то подтачивает его изнутри. Но что это было?
Иногда дракона окружали тени, порожденные тем же черным пламенем. Или искаженные им? Двалин ощущал, как воздух вокруг наполняется магией, от чего топорщился гребень на голове и вздрагивали ноздри.
Они даже разговаривали. Но Двалин не мог вспомнить о чем.
Уронил голову на ладонь руки, которая принадлежала ему, но не была похожа на истинную. Свободной рукой дотянулся и пошарил по каменной плите. Где-то тут он оставил то, что называлось одеждой.
Иногда так было даже лучше. Мельче тело - меньше боли.
Справившись, Двалин забрался на эту же каменную плиту, вытянулся во весь свой, почти двухметровый, рост. Расслабляя конечности, прикрыл глаза. Мрамор приятно холодил ноющий позвоночник и затылок.

И он даже практически забылся тяжелым сном, как вдруг его притупленного слуха достигли посторонние звуки.
"Шаги?"
Неужели снова вернулись те создания - порождения Бездны? Нет...не похоже. Не было того гнетущего чувства.
"Но, тогда кто?"
Люди.
О, небеса, это были люди!
Но как они прошли в его логово? Стены застывшей бури должны были остановить непрошенных гостей, а лезвия ветра растерзать эти несовершенные тела!

Двалин приподнялся на локте, распахнул золотистые глаза с расширенными зрачками, встретил взглядом первую фигуру. Одетую в черный балахон.
- Ты кто? - прерывая шорох ткани и шелест шагов, хрипло проговорил дракон, - Зачем ты здесь?
"Что за глупость подтолкнула это смертное создание явиться прямо в пасть чудовища?" - и следом скользнула уже иная мысль-осознание - "А смертное ли это создание?"
Не смотря на свое нынешнее состояние, Двалин не утратил способности ощущать магические существа. Тем более, когда подобная энергия составляла саму их суть.

Моракс много раз слышал плач искорёженной, вывернутой наизнанку, перепаханной ранами вдоль и поперёк земли. Она взывала к нему мольбами о спасении. Нельзя сказать, чтобы он полностью к этому привык, к такому невозможно привыкнуть до конца, но смирился с этим как с фактом, против которого невозможно бороться. Боги не остановятся, пытаясь доказать своё могущество и деля территории. Подчиняясь их воле, нередко продиктованной пустыми капризами или желанием развлечься, горы проваливались в море, а леса превращались в равнины. И, хотя каждый шрам, оставленный их противостоянием, мучительно отзывался в душе Моракса, даже его сил не было достаточно, чтобы их исцелить. Они так и останутся бесплодными выжженными пустошами, на которых досуха выпита сама возможность зарождения жизни.
Разумеется, человеческие жизни для богов, не желающих брать на себя ответственность, были такими же игрушками. И картина, что сейчас предстала перед взором Моракса, подтверждала это.
Даже если однажды демоническим богам надоест ссориться, и они наконец-то остепенятся, как им и полагается - это не исправить. У каждого действия есть последствия, и они продолжат напоминать о себе, даже если во всём мире воцарятся покой и благополучие. Пожалуй, это и к лучшему, чтобы грядущие поколения не забыли, какой ценой досталось процветание. И, глядя на мёртвые просторы, не захотели повторения. К сожалению, на сегодняшний день выбор людей совсем не влиял на их судьбу. И Моракс пока не мог придумать, каким способом переломить ситуацию, их беспомощность и абсолютную зависимость от высших существ.
Он подошёл ближе к одинокой фигуре, единственной, кто здесь мог ответить хоть на какие-то вопросы. Не то, чтобы он узнал другого бога в лицо, но и врагом того не воспринимал. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы с первого взгляда определить – нет, это сделал не он.
- Насколько я помню, мы прежде не встречались? – вежливо промолвил Моракс, не сводя с него немигающего золотого взора. - Жаль, что приходится знакомиться при таких обстоятельствах.
На лице Моракса читалась неприкрытая скорбь. Каждый раз, когда он видел нечто подобное, то горько сожалел, что даже его силы не хватает, чтобы защитить всех. Заверения друзей, что это невозможно, как ни старайся, и ему не в чем себя упрекать, не помогали. Ему хватало могущества, чтобы принудить других остановиться, прежде чем всё зайдёт слишком далеко, но убедить словами он не умел. Поэтому никто не рисковал его провоцировать, но и подчиняться не считали нужным. Главное – чтобы он не проведал и не успел вмешаться.

[indent] — Васанта, будем знакомы, — её имя звучит как нервный росчерк зелёных чернил на бумаге, вписанное большими буквами под какой-то важной бумажкой, — думаю, помощь мне не помешает. У меня накопилось несколько полевых дневников, которые я не могу оставить себе без внесения, и кажется, я окончательно запуталась в том, что мне нужно заполнить.
[indent] Неловкость сменяется слабой улыбкой, Василёк смотрит на него снизу вверх, улыбчиво теряясь в очередной мысли. Учёная нисколечко не удивилась, что её не признали – злосчастное «Васанта» крутилось в головах тех, что решил отправиться в одну из экспедиций под её началом, никак не у тех, кто лесов избегал. Она переживала больше всех, скрупулёзно проверяла чужую готовность – в ответ получала обиду, непонимание. Некая репутация, впрочем, есть у всех – Вася хотело было подать руку для рукопожатия, но вместо этого подобрала предложенный примерник, всё так же слабо улыбаясь.
[indent] Мимолётное воспоминание возникло само по себе: запыхавшийся помощник, бедолага по имени Рашид, чуть ли не воющий от несправедливости – кажется, господин секретарь помешал ему тогда. Это не было в новинку, у всего должен быть строгий порядок, жаль, не все понимают это. Вася может сказать точно, что слышала имя «Альхайтам» более, чем единожды – чаще всего в возмущениях. Забавно. Вася уверена, что где-то найдётся с два десятка людей, которые будут о ней такого же мнения. Профессионализм часто принимают за грубость.
[indent] — Было бы неплохо, если найдётся минутка, — заколка в волосах неприятно колет шею, заставляет поморщиться, притихнув на второй части фразы, — по правде говоря, я не заходила в библиотеку по меньшей мере месяцев девять. Вероятно, многое поменялось за время моего отсутствия. Может, мне кажется...
[indent] Василёк смотрит по сторонам ещё раз, будто бы что-то вот-вот украдёт и убежит прочь. Но нет. Полки раньше и правда ломились от книг, фолиантов и манускриптов разной степени старости – сейчас она может перебрать пальцами пару книг и обсчитаться. Она чувствует нервную ноту, в напряжении чужих плеч, в задумчивой паузе, но спросить тоже не решается. Рашид сказал ей, что сейчас стоит язык держать за зубами даже с теми, кому, кажется, можно верить. Особенно, с теми, кто имеет хоть какую-то власть. Вася, впрочем, готова сделать шаг в пустоту. Легкий наклон вперёд, почти заговорчески – Вася снова пытается уловить чужой взгляд, чтобы соврать не вышло.
[indent] — Давно здесь так пусто? – женщина на миг отрывается от своих вещей, оставляет дневники лежать на ящике и стряхивает пыль с перчаток. Новые раны саднят руки даже сквозь ткань. Это пока подождёт. Вопрос кажется безобидным, не пронизанным печалью и ноткой переживаний. Если уж так вышло, что он – предатель, то Вася хотя бы закончит свой век достойно, если же нет, то разузнает куда больше. Миша говорил ей, что она слишком нервная – видимо, всё не зря. Что-то явно не так, и это что-то вынудило её вернутся в Академию как можно скорее. Василёк остаётся лишь взмолится Архонтам, чтобы всё не закончилось печально. Страшно, если нельзя доверится даже коллегам, поэтому надежда умирает последней - Вася верит, что всё обойдётся.

— Где – это очень правильный вопрос. Гениальный вопрос, я бы даже сказал. Вот только ответа на него я дать не могу, – вкрадчиво промурлыкал Дотторе. Когда он хотел, его голос звучал очень приятно, он умел расположить к себе даже самых настороженных людей, особенно в тех краях, куда его репутация ещё не успела просочиться. — Не потому что не хочу, конечно же, скорее, это не объяснить. По крайней мере не объяснить словами, доступными человеческому разумению. Можно сказать, что я был нигде. Или везде, смотря с какой точки зрения рассуждать. Одно я знаю точно – будь на моём месте кто-то другой, он бы не выжил.
Дотторе сказал об этом настолько беспечно, словно для него подобное ничего не значило. Он явно вставил свой очередной эксперимент, ведь вполне мог позволить одному из своих тел не выбраться. Отрицательный итог – тоже итог. Его можно учесть на будущее, как лисица запоминает, где в лесу расставлены капканы, чтобы их обойти.
— Но она не пустила меня глубоко, поводила по самому краю. Дразнила, пока не выбросила наружу, словно я ей надоел. Представляешь?
Не исключено, что именно благодаря этому он и выжил, но проблема заключалась в том, что Дотторе так не добыл ничего интересного и полезного. Доктор был готов преодолевать любые расстояния, выдерживать какие угодно испытания и даже невзгоды, позволить целым месяцам утекать сквозь пальцы, но ему был необходим результат. Он не любил оставаться с пустыми руками, как алхимик, смотря в пробирку, не рад мутной жиже, которая получилась от неправильно соединённых препаратов.
— Я абсолютно уверен, что она не боится меня. Она не боится никого из нас. Но, пока я блуждал там, мне казалось, что она соблазняет меня, как умелая кокетка. Все секреты, все тайны, все её дары она сулила мне, если я сделаю правильный выбор. Если соглашусь нырнуть глубже и дотронуться до дна.
Он усмехнулся и развёл руками, показывая, что вот, дурак какой, вместо того, чтобы согласиться, стоит теперь здесь и болтает. Однако, несмотря на все сладкие посулы Бездны, Дотторе знал, что заплатить за них придётся слишком дорого. Отказаться от себя, слиться с ней, как с самой страстной куртизанкой на свете, позволить поглотить самую свою суть, стать её частью, её продолжением, носителем её воли, наполнить себя ею. А он пока что не настолько надоел самому себе, чтобы на такое согласиться. И это при том, что он порой сам был совсем не уверен, какой же из него на самом деле настоящий. Все они были уверены в своей подлинности. Никто не желал признавать себе отражением.
— Ты ведь видел их. Тех, кто поверил ей. Кто подумал, будто сумеет контролировать эту силу. Кто вообразил, что их разум и тело готовы к ней. Ты знаешь, что стало с ними со всеми.
Взгляд Дотторе за маской опасно блеснул, и сам он теперь говорил энергично, с гневом и презрением. Он не понимал их, тех, кто так легко погрузился во тьму. Он прекрасно понимал, что она и впрямь способна даровать могущество. Вот только это был подарок с подвохом. По сути она дарила эту силу самой себе, ведь те, кто её принимал, превращались в послушных марионеток. И, даже если бы она несла всю истину этого мира, он не принял бы её — не на таких условиях. Дотторе играл только в собственные игры.

Фурина бурно захлопала в ладоши. Она никогда не жалела оваций для тех, кто, по её мнению, справился хорошо, но сейчас её реакция оказалась настолько бурной, что за ней пустилась аплодировать вся съёмочная группа.
— Да-да, ты всё правильно делаешь, продолжай в том же духе, и у тебя всё получится! — улыбаясь, заявила Гидро Архонт. — Не стесняйся импровизировать, следуй тому, что подскажет тебе сердце. И, конечно же, если тебе покажется, что какую-то сцену нужно переделать, потому что у тебя появились новые идеи, обязательно об этом скажи. Сценарий – не буква закона, а инструкция и план, которому нужно следовать, но талант умирает там, где обязан действовать только по указке. А теперь давайте разыграем всю сцену по ролям.
В качестве персонажа, который должен был сообщить принцу, что его отца убили, выступал первый министр. Это был пожилой маститый господин, выглядящий как надёжная опора молодому наследнику. Именно на его роль найти актёра вышло сложнее всего, потому что благообразных пожилых людей, конечно, в Фонтейне предостаточно, но никто из них не производил нужное впечатление. А этот человек мог бы сыграть не только министра, но и самого правителя. Именно он должен был также и посвятить принца во все дела, не законченные королём. Сцена начиналась именно с того, что министр посвящал наследника в новую жизнь, которая ему предстояла, рассказывал о тех обязательствах, что он примет на себя в момент официальной коронации. Затем он приглашает юношу прогуляться, и там, на аккуратной дорожке, между ухоженными пышными розами и приветливыми фонтанами, вполголоса сообщит роковое известие.
В определённые моменты должен был звучать голос рассказчика, и этим рассказчиком выступила сама Фурина. Сначала это место тоже занимал другой человек, но она договорилась с ним. Ей пришла в голову мысли, что так её ребёнок будет меньше волноваться, и, кроме того, чем объяснять, какие именно интонации и расстановки акцентов она хочет, проще сделать всё самой. Благо авторы фильма, молодые и довольно бедные ребята, до сих пор не до конца поверившие своему счастью, что ими заинтересовалась богиня, позволили ей делать всё, что она посчитает нужным. Она выступала именно тем закадровым голосом, который либо нагнетал атмосферу, либо, наоборот, разбавлял её светлыми красками. Оператор камеры и осветитель строго следовали всем указаниям, подчёркивая каждую часть озвученного текста.
Несмотря на свою горячую, буквально безграничную любовь к сыну, Фурина не обделила вниманием и всех остальных актёров, даже молодую девушку, играющую роль помощницы садовника и для вида подстригающую кусты. Принц и министр прошли мимо неё, и она поклонилась им, приветствую. И даже эти несколько секунд в кадре выгодно подчеркнули её юность и прелесть. Министр же благодаря собственной игре, а также оттенкам света и теней вокруг него, если бы сказал, что самом деле он и есть король, никто бы не усомнился, его величественная стать вполне соответствовала этому.
Внезапно Фурина повелительным жестом остановила съёмки и выступил вперёд.
— А что, если о готовящемся заговоре сообщит не министр, а вы, юная леди? — она взглянула на садовницу, и та немного стушевалась,  но выдержала взор Архонта. — Слуг обычно не замечают, особенно знатные господа. Ты могла послушать их разговор, а они даже не обратили внимание, что ты находишься поблизости. К министру, если он осведомлён о подобном, возникает слишком много вопросов. Как и когда он об этом узнал, почему не предупредил короля и не предпринял попытки его спасти, и, кроме того, он должен оставаться располагающим к себе персонажем, а тут на него сразу же падает подозрение, ведь кто сказал, что он не втирается принцу в доверие, чтобы затем ударить в спину? Конечно, для некоторых фильмов очень важна атмосфера, в которой все подозревают всех, но наш фильм не такой. Авторы сказали, что мы можем менять всё, что угодно, но положительные персонажи пусть останутся положительными, отрицательные – отрицательными. Это обязательное условие.
Девушка всё больше и больше стеснялась из-за того, что её роль в фильме выросла, но не отказывалась. Она просто молча кивнула и покраснела.